привкусом попытки и уйти, потерять то, что не так уж долго искал, не нашел, не имел, не знал, да еще и забыл. И ему от этого свободно и легко.
— Жизнь хороша? — не предлагая спора, утверждающе спросил Александр.
— Безусловно, — с готовностью согласился Алексей.
Море, пляж, медленно текущее по небу солнце, женщины, дети, красота загара и краснота ожогов, шум, визг, ворчание, молчание, слова ищущих и слух свободных, влажность кожи, скорый ужин, море, пляж, солнце, близкий вечер.
Аслан повернул ключ, и не новый, но ухоженный мотор 'двадцать четверки' заурчал характерным звуком. Это была машина отца и, прислушиваясь к работе двигателя, он вспомнил, сколько радости и жгучего, но осторожного любопытства вызвал этот смешной по сегодняшним меркам автомобиль, а когда-то символ достатка и богатства и, безусловно, уважения — когда отец пригнал ее из города. Конечно, машины не были редкостью, но легковушки, став средством передвижения, еще не перестали быть роскошью. Появилась возможность купить — в те-то времена, и возражений и возмущений не было, потому что отца уважали, и то, что он, простой человек, сядет за руль 'Волги' — необходимого тогда атрибута 'настоящего мужчины', воспринялось как должное. Он не продал ее, не смотря на выгоду предложений, оставил ее себе и в семье, храня и ухаживая за ней — так получается, за данью людского уважения. Старушке уже двадцать, вокруг шипят спойлерами 'БМВ' и 'Мерседесы', но Аслан стал замечать за собой, что растущее количество снисхождения к старому железу не уменьшает количества любви, изменяя качество.
— Да не такое оно и старое, — вслух подумал он, отпуская педаль сцепления. Машина тронулась, и он быстро нагнал медленные габариты 'тридцать первой' — похоже, что любовь к 'Волгам' семейная болезнь. Держась за приморским родственником, Аслан не спеша повел машину к выезду на трассу. Искупавшись по приезду, они потом долго, до темноты сидели на террасе небольшого ресторанчика, скорее бара, говоря о том и о сем. Салаутдин давно не бывал в родных краях и ему все было интересно, тем более сейчас. К своему удивлению, Аслан не смог определенно ответить на все точные вопросы привыкшего к мирной, теплой, прибрежной жизни торговца. Что он хотел от него? Чего добивался? Тем не менее, они много говорили, а Аслан с интересом поглядывал на палаточный городок — здесь отдыхают военные, и ему было любопытно смотреть на них без формы, в ярких бермудах, а не в пятнашке, и на их неприкрытые бронежилетами животы. А также на их жен и детей, спокойно пьющих минералку.
Троим: высокому, крупному, грузноватому, с ярко обозначенными и подвижными морщинами на лбу, тоже высокому, но помоложе и поразвязнее, с фиксой в улыбке, и пузатому толстяку Салаутдин, после короткого разговора, продал замоченного на шашлык мяса. Вечером у них праздник — с горного маршрута вернулась группа. Смелые люди! А вот у них в горах в последнее время стало модно неприятие и презрение к глупой русской горной болезни, и отделение — своей смелости и себя от них. Вот и Салаутдин, похоже, недолюбливает их? На это смешно смотреть — ведь он без русских ничто. Не было бы этой толпы, не было бы и ресторана, а значит и достатка. Он к ним привязан, он просто бодается, как бестолковый бычок на сочной траве, сопротивляясь хозяйской цепи. Он немногим старше Аслана, но шея уже сползла под подбородок — куда он денется, он очень любит свою золотую цепь.
Ближний свет хорошо освещает дорогу и, упираясь в габариты и багажник впереди идущей машины, вырубает из темноты быстро наступившего вечера углы зелени и гребни палаток. Слева и спереди, за рядом придорожных акаций, вспыхнуло пульсирующее пламя костра, и теплым светом, так отличным от мертвых пятен фар, выхватило искривляющиеся в такт огненным языкам фигуры и лица. Их много, но и костер не мал. В мгновении изменчивой яркости, за спинами детей и женщин он узнал того, высокого, с фиксой. Похоже, у всех налито, все смотрят на нескольких парней и девушку, стоящих в неустойчивом пятне света перед ними. И Аслан, отметив в осанке и улыбке девушки спокойствие и чувственную силу, сказал себе — что она хороша, эта, наверняка крашенная блондинка. Он догадался, что эта та самая группа, причина шашлыка, вина и яркого костра, и что сейчас их поздравляют, и видно, что кто-то толкает речь. Пятно рвущегося света, две секунды — и оно уже в боковушке, вместе с людьми и их вином, и его мгновением внимания к блондинке.
Вдруг парень, один из четверых, тот, кто ближе к дороге, обернулся, наверное, привлеченный светом фар и шумом мотора. Он посмотрел на машину, но взглядом без улыбки попал Аслану прямо в глаза…
— Так выпьем же! — воскликнул нетерпеливый Виночерпий, в очередной раз сорвав смех и одобрение слушателей нудной на их взгляд речи, и поднял свой стаканчик.
— А я еще не все сказал — не отказался от длинных словесных намерений захмелевший Степаныч.
— А я устал записывать, — вежливо возразил тот.
Слушая множество реплик и не уделяя им особого внимания, Алексей не стал участвовать в общем разговоре, чувствуя отчуждение и отдаление, и нежелание борьбы с утренним вирусом свободы. Вокруг веселье, да и он, в общем-то, не грустит, тем более вино булькает в пластиковых стаканчиках, дымится шашлык и кажется, что рядом, в темноте, спрятавшись за ствол дерева или за горлышко пустой бутылки, притаился и пялится на них пока еще невидимый Вакх. Или Сатир. А может кто-нибудь попроще или посовременнее, переминаясь на козьих ногах.
За те несколько дней, что его не было, группа явно сдружилась и представляет сейчас если не семью, то отдельно взятое племя, главный лозунг которого — от каждого по возможности и каждому по тому же самому. Но на всех, пока еще не очень пьяных лицах, читается еще одно, похожее на девиз изречение — уверенность в завтрашнем дне, который будет таким же или очень похожим. А возможно и лучше — ярче солнце, теплее море, вкуснее каша, глубже вдохи. И так будет всегда, то есть до конца срока путевки и, конечно же, не успеет надоесть.
Слева ярко блеснули фары — это от ресторана, неслышно в треске дров и музыке кассетника, медленно покачиваясь на неровностях дороги, неторопливо покатили две машины. В основном свет их фар, и почему-то этот стандарт привлек рассеянное внимание Алексея, и он, оставив в тепле костра улыбку, посмотрел на всполохи белого света между стволов акаций. Он видел две эти 'Волги' у ресторана, а Александр, уже знакомый с несколькими местными достопримечательностями, объяснил ему, что: 'тридцать первая' — хозяйская', указав при этом на толстенького хачика с недобрыми и быстрыми глазенками. Но сейчас он смотрит на вторую машину, а свет сиротского фонаря осветил фигуру водителя — и Алексей прищурил глаза…
Как будто он узнал его, как будто знал. В короткое и неприятное мгновение случайной встречи взглядов Аслан подумал, или ему показалось, что глаза у парня чернее ночи. Это странно, он никогда его не видел, это абсолютно точно, но, кажется, что-то знакомое и одновременно точно неизвестное мелькнуло вспышкой пламени в его лице и тут же спряталось в ночи. Это просто совпадение, случайный взгляд случайного человека, возможно попавший в унисон случайной же мысли, выпитому и уже вымытому морской водой вину. Да еще усталость последних дней. Костер исчез, сломался в зеркале заднего вида, исчез и парень и его взгляд, неприятный, как неожиданный и подлый удар, но осталось ощущение, или предощущение возможности чего-то одного и невозможности другого.
Алексей отвел взгляд от проехавшего, угаданного между светом фар и габаритов автомобиля. У него прекрасное зрение, но щурить глаза — вредная привычка. Она срабатывает независимо от желания и как правило тогда, когда он не попадает в мишень, не получается важный выстрел. Он никак не избавится от этой раздражающей его привычки, верного признака нервов и досады на неудачу — но почему здесь и почему сейчас? Он не разглядел человека в кабине, да и не старался, и вновь вернулся к огню — дыхание жаркого пламени коснулось кожи. С той стороны мелькнул Денис, Степаныч важно пожал руку, Нина прицепила значок, улыбнувшись ему естественнее, чем остальным, и он заметил, что Лена заметила это. Чужая, она уже не из одной связки и не из сегодняшнего дня, 'не друг и не враг, а так'. А случайная заковырка случайно брошенного взгляда забылась, правда неизвестно — навсегда или надолго, запитая теплым вином из пластикового стаканчика.
10.
