вдоль живота Нафишах, так, чтобы не
только погружаться во влагалище, но и возбуждать ее клитор, что было весьма
непросто в нашем положении. Но, видимо, я
все делал правильно, поскольку Сайида стонала как при оргазме, нарушая своими
криками ночной покой. Мы еблись в таком
духе минут десять или пятнадцать, причем я нарочно сдерживал себя, вместо того,
чтобы поддаться неукротимому потоку
желания. Я не хотел кончать внутрь Нафишах, поэтому я вытащил член и встал.
Сайида села и, взяв мой инструмент в рот,
сосала его до тех пор, пока я не почувствовал, как все мое тело сначала
напряглось, а затем обмякло.
Я схватил мою бутылку, выпрямился во весь рост и, по-прежнему со спущенными
брюками, отхлебнул пива. Затем я
прислонился к одной из двух невысоких стенок, отгораживавших вход на лестницу, и
стал смотреть, как блестит мой
влажный член под луной. Я был доволен собой, я чувствовал, как какая-то часть
моего подсознания пытается превратить
меня в Филиппа, но я уже научился бороться с программой, введенной в мое
сознание.
Глава 10
Я встретил Ванессу Холт на станции Ливерпул-стрит, строго-настрого наказав
ей ни в коем случае не опаздывать, иначе
она никогда не увидит меня вновь. Я не стал смотреть на хорошо знакомые мне виды
улиц Бетнал Грина и Стратфорда,
промелькнувшие за окном поезда после выезда со станции, поскольку все мое
внимание было поглощено романом
”Делирия”, написанным Альбиной Ли Холл. Ванесса сидела напротив меня в
нерешительности, не зная, что ей начать читать:
то ли кулинарную книгу, то ли экспериментальную прозу под названием “F/32:
Второе пришествие” – творение некоей
Эвридики. Поезд направлялся в Норвич и был переполнен пассажирами. Если бы мне
не лень было глядеть в окно, я увидел
бы за ним типичную лондонскую застройку. Первой остановкой оказался Колчестер.
Сразу после него дорога пошла по
незнакомой местности, смутно напоминавшей что-то виденное в детстве. В наилучших
своих проявлениях Суффолк
выглядит как типичная Англия, если вы имели глупость перепутать полотна
Констебля с реальностью.
Когда мы с Ванессой сошли с поезда в Ипсвиче, я ощущал себя
путешественником во времени. Мы перенеслись в иной
мир, не тронутый двадцатым столетием, где по ночам все еще шалили ведьмы и
домовые и где идиотизм деревенской жизни
лишь изредка выплескивался наружу в виде неприметных и зачастую на первый взгляд
совершенно случайных актов
насилия. Ванесса хотела отправиться на такси прямо в центр города, но возле
станции таковых не оказалось, а мне вовсе не
улыбалось ждать автобуса, поэтому мы перешли пешком через Орвелл и побрели вдоль
футбольной площадки. Поскольку я
ни разу не был в этом городе, я не знал, куда я направляюсь, и решил идти по
прямой, полностью доверившись
предначертанной судьбе. Говоря “по прямой”, я имею в виду некую субъективную
прямую линию, поскольку город в
значительной степени сохранил планировку англосаксонского периода и двигаться в
нем “по прямой”, в том смысле, в
котором можно двигаться по римской дороге, не представлялось возможным. Пока мы
пробирались по узким петляющим
улочкам, я все время переходил с одной стороны на другую, чтобы насколько это
возможно приблизить мой маршрут к
прямой.
Вскоре мы оказались перед особняком Крайстчерч, превращенным в настоящее
время в музей. Здание это наполнено
огромным количеством всякой дряни из восемнадцатого и девятнадцатого столетий
вроде полотен Гейнсборо и еще более
отвратительных, чем он местных художников, таких как Седрик Моррис и Джон Мур, а
также грудами ветхого мусора, типа
керамики, мебели и прочих безделушек, давным-давно вышедших из моды. Я провел
Ванессу через то, что более ста лет
тому назад было гостиной семейства Фоннеро. Эта гугенотская семья покинула
Францию, когда там начались гонения на
протестантов. Обосновавшись в Англии в качестве купцов, они приобрели здание с
прилегающим к нему земельным
участком у семьи Уайтипол-Деврё в 1735 году. Однако то, что интересовало меня
более всего, не имело прямого отношения
к этому дому. Я имею в виду Хоустедские панно, которые были перенесены сюда из
Хоустед-плэйс, расположенного по
соседству с Бюри Сент-Эдмундс, после того, как Ипсвичский музей купил их во
время распродажи собрания из Хардвич-
Хаус в 1824-ом году. Эти алхимические картины были нарисованы леди Друри в
начале семнадцатого столетия – ее дядя
Натаниэль Бэкон, принадлежавший к прославленному семейству Бэконов, был
придворным художником. Леди Друри
посвящала свое время оккультным наукам в то время, в то время как ее супруг
отсутствовал по государственным делам. Пока
мать была поглощена неистовым поиском философского камня, зачахла ее
единственная дочь Элизабет. Элегию на смерть
девочки заказали Джону Донну.
– Что такого интересного в этих картинах? – спросила Элизабет.
– Это алхимические картины, – объяснил я.
– Здесь написано, что это символические картины, – уперлась Холт.
– Идиотка! – возопил я, отвесив девице пощечину. – Неужели ты воображаешь,
что истинное значение подобных работ
известно широкой публике? Ты что не видишь, что они даже поменяли
последовательность картин, чтобы затруднить
непосвященным проникновение в самую суть тайны, которую хранят эти изображения?
Увидев эти сокровища, я быстро потерял интерес ко всему остальному.
