Командир дивизии жестом прервал Бредова, который потому и отстаивал вариант с форсированием, что ему был поручен контроль за его проведением.
Затем Вернер снова повернулся к Хиршбергу:
— Вы опасаетесь каких-либо осложнений или несчастных случаев?
— Я хотел бы… — с усилием начал майор, — может произойти так… как в прошлом году, когда солдата Дитмана пришлось спасать из перевернувшегося в воде бронетранспортера…
Вернер кивнул и перевел взгляд с одного офицера на другого, но они молчали, ожидая указаний командира дивизии. Он мог только спросить их совета, однако принимать решение должен был сам.
Вернер понимал, что Хиршберг внес свое предложение не потому, что боялся трудностей, а потому, что чувствовал огромную ответственность за судьбу каждого солдата. Но и полковника Бредова, первого заместителя, генерал Вернер не мог упрекнуть в безответственности, как бы он ни формулировал свое мнение. В жизни командира часто бывают ситуации, когда ему приходится делать выбор между двумя предложениями, каждое из которых в равной мере оправдано. Однако, какое бы решение ни принял командир дивизии, в любом случае может произойти что-то непредвиденное.
Вернер прекрасно знал, что командиры частей беспрекословно подчинятся, если он сейчас прикажет: «Форсировать реку на намеченном участке!» Но ему больше нравилось, когда его приказ совпадал с убеждениями офицеров, с их уверенностью в том, что форсировать водную преграду можно и на ранее запланированном участке, хотя и в более трудных условиях. А такого совпадения в данный момент не было. Аргументы грязного и утомленного майора сейчас оказались сильнее. С Хиршбергом Вернер еще поговорит, как только тот обсохнет и выспится. Офицер-разведчик нарушил одно из неписаных правил, которых зачастую придерживаются больше, чем тех, что зафиксированы в уставах и наставлениях: он проинформировал других командиров раньше, чем командира дивизии. Правда, не исключено, что заставил его это сделать полковник Бредов.
Посмотрев на Шанца, генерал поинтересовался его мнением.
— Я еще не был у реки, товарищ генерал, — ответил полковник, — и не хочу оспаривать мнение майора Хиршберга. Он пробыл на берегу всю ночь. Если уровень воды в реке за двадцать четыре часа поднялся на шестьдесят сантиметров, то к завтрашнему утру он ведь может и опуститься на столько же…
— Или подняться еще выше… — добавил командир саперного батальона.
— Это надо знать точно, — спокойно заметил полковник.
— Кроме того, вы не доложили о том, как ваши подразделения подготовились к форсированию водной преграды. Справятся ли они с поставленной задачей в конкретных условиях? В противном случае командование может принять и другое решение. Однако я согласен с полковником Бредовом.
Генерал Вернер посмотрел на часы и приказал всем находящимся здесь офицерам выехать с ним в пятнадцать часов в район форсирования, чтобы на месте принять окончательное решение, определив конкретные места и способы форсирования реки.
— Форсирование отнюдь не отменяется, товарищи! — проговорил Вернер. — А пока можете идти.
Когда офицеры удалились, Шанц и Вернер вылезли изо рва и направились к дороге, ведущей на полигон.
— Вот ты и получил один ответ, — заметил Шанц.
Вернер вопросительно взглянул на полковника.
— Тебе ведь не терпелось узнать, как поведут себя офицеры в настоящем бою. О поведении некоторых ты уже можешь сделать вывод. Если вода в реке поднимется еще выше, они остановятся и будут ждать, пока ее уровень снова не упадет, так как во время боевых действий мосты вряд ли уцелеют.
Вернер молча посмотрел вслед офицерам, которые вышли на дорогу. Свежая трава росла только возле рва, а в нескольких шагах от него она уже пожухла. Еще дальше, в какую сторону ни взгляни, лежала безрадостная местность.
Фихтнер отошел подальше от других солдат и уселся на землю, прислонившись спиной к стволу дерева, росшего на опушке леса. Сюда они прибыли час назад. Вчера, после обеда, подразделения вышли из района сосредоточения и двинулись в заданном направлении. Ехали очень долго, а Ульриху почему-то казалось, что они кружат на месте. Один лесной массив сменялся другим, и везде среди высоких елей и сосен изредка встречались лиственные деревья. А сами дороги, по которым они проезжали, были на удивление похожи одна на другую. То же самое можно было сказать и про селения, попадавшиеся на их пути: приземистые дома с красными черепичными крышами казались совершенно одинаковыми. Лишь кое-где вечером в окошках можно было заметить свет, поэтому все эти деревни и хутора походили на деревянные макеты, какие устанавливают на стрельбищах и полигонах. Ни одно из строений не напоминало гостеприимные домики Тюрингии, в любом из которых Фихтнер чувствовал себя непринужденно. За все время, пока они ехали из района сосредоточения в район учений, он не увидел ни одного человека. О том, что в этих селах жили люди, свидетельствовал только собачий лай, который разносился на несколько километров.
Поразмыслив, Фихтнер решил последовать примеру своих товарищей, которых, казалось, ничто не интересовало и не трогало, и беспрекословно выполнять все, чего от него потребуют. Прикажут соскочить с машины на землю — он мигом спрыгнет и побежит позади бронетранспортера, шлепая ногами по песчаной почве. Прикажут надеть противогаз и костюм химической защиты — он наденет быстро и то и другое и будет прочесывать лес, обшаривать местность, отрывать стрелковые ячейки, а затем заляжет в одну из них и будет лежать и ждать, пока не отдадут следующий приказ. Затем они снова сядут на машины и поедут дальше, чтобы на следующий день, часов в десять утра, отстрелять на стрельбище первое и второе упражнения учебных стрельб из автомата. До сих пор их рота добивалась довольно неплохих результатов по стрельбе, однако Фихтнер все же не понимал, как это ребята, которые с таким равнодушным видом едут рядом с ним в бронетранспортере, вместе с ним топают пешком по дороге и бездорожью, вместе с ним зарываются в землю, могут по-настоящему радоваться хорошим результатам стрельбы, как будто это бог знает какое достижение.
Воспоминания опять нахлынули на Фихтнера…
Летними вечерами, когда овцы, гонимые инстинктом, сами забивались в загон, а сторожевые собаки, высунув языки, ложились возле шалаша пастуха, Ульрих садился, прислонившись спиной к колесу повозки. В такие минуты он старался ни о чем не думать, просто сидел, прислушивался к звукам, доносившимся из недалекого села, и вдыхал пыльно-теплые запахи овец и овечьего молока. Это были мгновения, которые он до мельчайших подробностей запомнил на всю жизнь. Когда Ульрих ходил за стадом, он был почти счастлив. Теперь же, оторванный от родных мест, от своего стада, он чувствовал себя так, будто его лишили чего-то дорогого.
Другие солдаты вели себя совсем иначе. Они, как могли, пытались скрасить свое пребывание в армии. Литош, используя малейший повод, подсмеивался над Ульрихом; Айснер молча старался помочь ему; Анерт же обеспокоенно следил за каждым его шагом, тоже готовый помочь чем угодно, но эту его готовность Фихтнер воспринимал чуть ли не как угрозу собственному существованию. Знакомство с Фридерикой и редкие встречи с ней породили в душе Ульриха надежду и смятение, и ему порой казалось, что он уже никогда не обретет душевного покоя. А так хотелось научиться владеть собой! Во всяком случае, он должен был хотя бы попытаться сделать это.
Фихтнер осмотрелся. Лейтенант Анерт вылез из бронетранспортера и разлегся на земле. Наблюдателя, которого обычно выставляли у машины, нигде не было видно. Ульриху даже показалось, что из всего взвода он один-единственный, кого еще не сморил сон. Сверху бронетранспортер так замаскировали ветками, что его вряд ли можно было заметить с воздуха.
Фихтнеру захотелось незаметно уйти с позиции. Для этого ему достаточно было пересечь просеку, и минут через двадцать ходьбы он уже будет на вершине лысого холма, который виден на юге и мимо которого они проезжали перед обедом.
Стоило ему сделать всего несколько шагов, как молодые елки величиной в человеческий рост скрыли его густыми ветвями от посторонних взглядов. Хвоя сыпалась на него со всех сторон, а ветки деревьев,
