солдаты, но и остались без работы офицеры. Теперь им приходилось срочно менять профессию, начинать в зрелом возрасте жизнь сначала.
А тут пошли разговоры о полной реорганизации, не сокращении, а коренном изменении структуры вооруженных сил. Генералитет жаждал нового главнокомандующего, понимающего их чаяния, защищающего их интересы.
Интеллигенция тоже потеряла веру в отца. Он ухитрился поссориться со многими еще вчерашними своими сторонниками. Учил художников рисовать, поэтов писать стихи, режиссеров ставить спектакли и снимать кинофильмы. Даже музыкантов не миновала чаша сия. Сегодня мы можем попытаться определить меру ответственности, отыскать истинных вдохновителей этого шабаша, но тогда на виду оставался он один. Казалось, уйдет отец, и можно будет вздохнуть спокойно. Избавления всегда ждут с нетерпением.
Убежденный в экономических преимуществах крупных механизированных сельскохозяйственных производств (нескладное слово наиболее полно отвечает сути), отец, не дожидаясь результатов, энергично принялся за сокращение малоэффективных подворий и приусадебных участков. Они, казалось ему, связывают руки крестьянам, становятся обузой на фоне грядущего изобилия. Крестьяне считали иначе и проклинали еще совсем недавно столь популярные преобразования. От грядущих наверху перемен они ждали только облегчения.
В переполненной портретами отца стране каждый шаг связывался с его именем, назойливые славословия навязли в зубах.
Анализ причин, истоков ошибок и поражений — удел истории. Обществу же предстояло сделать следующий шаг. Только куда? Вперед? В неизведанное? Зачем?
Те, кто принимали решения, крепко держали вожжи в своих руках, так же как и аппарат, жаждали не бури — покоя, не процветания — достатка. Конечно, для народа, но если пока не получается, то для лучшей, избранной его части. Пора преобразований прошла, наступала эпоха тяжеловесной стабильности. Выбор сделали. Шагнули назад. Так проявляла себя историческая закономерность.
Наверху столковались довольно быстро. Оказалось, две группы противников отца двигались навстречу друг другу. С одной стороны «копали» московские украинцы, пришедшие в столицу вслед за отцом, его «сторонники» с периферии. Естественным лидером у них стал Брежнев, в руках второго секретаря ЦК сосредоточены все нити связи с обкомами, республиками, армией, КГБ. Примыкали к нему Подгорный и Полянский. Они не так давно угнездились в ЦК и Совмине, но чувствовали себя уверенно.
Другую группу вел Шелепин, лидер молодых. Комсомольцев, как их называли. Его люди внедрились повсюду, в аппарат, КГБ, армию. Пополнение аппарата шло из комсомола, точнее, из его Центрального комитета.
Встретившись, объединились. Молодым пришлось потесниться, уступить лидерство Брежневу. Без него шансы на успех резко понижались.
Подошло 70-летие отца. 17 апреля 1964 года славословия лились патокой, сосед стремился перещеголять соседа. Отец, выслушав все заверения в преданности, призывы к многолетней и плодотворной работе, на одном из очередных заседаний Президиума ЦК сказал, что намеревается отойти от активной работы. Все в один голос завозражали: без него жизнь просто остановится. Отец настаивал, упомянул уже в публичном выступлении о своем желании уступить место молодым. Намерение у него было серьезным, но даты своей отставки он так и не назвал. В разговоре со мной как-то раз упомянул о желании дотянуть до XXIII съезда КПСС, а там уже решить окончательно. Неопределенность не устраивала ни Брежнева, ни Шелепина. Трудно решиться на первый шаг, теперь останавливаться на полдороге не имело смысла.
Сразу после пышных юбилейных торжеств развернулась невидимая и опасная подготовка к смене власти. Доверенные люди разъезжали по ближним и дальним регионам, как бы ненароком заводили с первыми секретарями обкомов разговор о «старике», осторожно прощупывали, каждую минуту готовые отступить в тень, превратить все в шутку. Необходимости в этом практически не возникало, раньше или позже общий язык находился. И вот уже в списке членов Центрального комитета, хранящемся в сейфе у Брежнева, против очередной фамилии возникал крестик. Минусов он почти не ставил, с заведомо ненадежными предпочитали не говорить. В решительный момент их собирались блокировать, а если понадобится — изолировать.
В отличие от Козлова, Брежнев с отцом не спорил. Наоборот, он стал чрезмерно предупредительным. Его публичные восхваления Хрущева переходили всякие границы. Остальные члены Президиума ЦК вторили, стараясь перещеголять друг друга. Отец кисло морщился, но не останавливал славословий. Как их остановить, если любое возражение вызывает новый словесный поток, теперь уже по поводу его скромности.
После приторных восхвалений Брежнев вызывал к себе председателя КГБ Семичастного и вел с ним долгие доверительные беседы. Он все никак не решался назначить дату. Страх парализовал его волю. Ему мечталось, чтобы все свершилось само собой, сделалось чужими руками. Самым простым выходом Брежневу представлялось физическое устранение отца. Естественно, с помощью КГБ. Какие только варианты не обсуждались в этих беседах. Брежнев хватался то за одно, то за другое.
Сначала он предложил отравить отца. Такая смерть казалась ему наиболее естественной. Однако председатель КГБ проявил осторожность. Семичастному чисто по-человечески претило убийство. Кроме того, он принадлежал к другой группировке. Брежнев представлялся «комсомольцам» только лишь переходной фигурой, ступенькой. Зачем давать ему такой козырь в руки?
Семичастный отказался, сославшись на невыполнимость предложения. Женщина, которая обслуживает отца, убеждал он Брежнева, предана ему, работает с ним еще со Сталинграда, с войны. Подкупить ее, как советовал Леонид Ильич, невозможно. К тому же логика преступления требовала устранения убийцы, а затем убийцы убийцы. И так без конца.
— Так очередь дойдет и до меня, — улыбнулся Семичастный, — а потом и до вас, — кивнул он Брежневу.
Леонид Ильич снял свое предложение. Только затем, чтобы выдвинуть новое. Преступление его притягивало магнитом. Следующая идея: устроить авиационную катастрофу в момент возвращения отца после государственного визита в Египет. В том самолете летел и я. И здесь Семичастному удалось отговориться. От участия в массовом убийстве пассажиров и экипажа самолета он отказался наотрез.
Фантазия у Брежнева оказалась богатой, он заменил авиационную катастрофу автомобильной. По его мнению, наиболее удобным местом мог оказаться Ленинград, куда отец собирался в начале июня на краткую встречу с Тито. И тут ничего не вышло, Семичастный проявил твердость.
Последняя идея родилась уже просто от отчаяния. Леонид Ильич вознамерился арестовать отца в окрестностях Москвы, когда тот в первых числах июля поездом возвращался домой после поездки по скандинавским странам. Снова поражение, он не смог ответить на вопрос: «А что дальше? Что последует за арестом?»
Отец благополучно вернулся в Москву. Кто знает, не припомнил ли Брежнев свои неудачи, когда впоследствии решался на замену Семичастного Андроповым?
Предпринимались ли попытки предупредить отца? По прошествии стольких лет ответить на этот вопрос все труднее. Свидетелей становится все меньше. Иные же не заинтересованы в истине. Одно ясно: желающих отыскалось немного. Отец оказался в изоляции.
Что мне удалось узнать? Летом 1964 года моей сестре Раде позвонила какая-то женщина. Фамилии ее она не запомнила. Эта женщина настойчиво добивалась встречи с сестрой, заявляя, что обладает важными сведениями. Рада от встречи всячески уклонялась, и тогда, отчаявшись, женщина сказала по телефону, что ей известна квартира, где собираются заговорщики и обсуждают планы устранения Хрущева.
— А почему вы обращаетесь ко мне? Такими делами занимается КГБ. Вот туда и звоните, — ответила Рада.
— Как я могу туда звонить, если председатель КГБ Семичастный сам участвует в этих собраниях! Именно об этом я и хотела с вами поговорить. Это настоящий заговор.
Информация показалась Раде несерьезной. Она не захотела тратить время на неприятную встречу и ответила, что, к сожалению, ничего сделать не может, она лицо частное, а это дело государственных органов. Она попросила больше ей не звонить.
