С аналогичными предупреждениями обращался к ней и Валентин Васильевич Пивоваров, бывший управляющий делами ЦК. По поводу его звонка Рада даже советовалась со старым другом нашей семьи профессором Александром Михайловичем Марковым, в то время возглавлявшим Четвертое главное управление Минздрава. Он порекомендовал не придавать этой информации значения, сочтя ее за плод повышенной мнительности Пивоварова. Рада воспользовалась авторитетным мнением и выбросила этот случай из головы.
Еще любопытное сообщение. Вот что я узнал от старого известинца Мэлора Стуруа. У каждого поколения есть своя главная тема. Нас, «шестидесятников», влекут годы «оттепели». И на сей раз, слово за слово, разговор перешел к Хрущеву.
В 1964 году брат Мэлора, Дэви, работал секретарем ЦК Компартии Грузии. Летом, видимо в преддверии июльской сессии Верховного Совета, он приехал в Москву. Прямо с аэродрома поспешил на квартиру к брату. Мэлор давно не видел его таким обеспокоенным.
— Произошла неприятная и непонятная история, — едва поздоровавшись, начал Дэви, — затевается какая-то возня вокруг Никиты Сергеевича…
Он рассказал, что перед отъездом из Тбилиси имел встречу с Мжаванадзе, Первым секретарем ЦК КП Грузии, и тот намекнул ему: с Хрущевым пора кончать. Конечно не в открытую, но тренированное ухо безошибочно улавливает нюансы.
Теперь Дэви просил у брата совета: предупредить Никиту Сергеевича? Или промолчать? Ситуация складывалась непростой — грузину одинаково противны и предательство, и донос. А тут еще кто знает, каких ожидать последствий.
Мэлор предложил свести Дэви с Аджубеем. Его кабинет в «Известиях» доступен Стуруа в любой момент. Но… решение брат пусть примет сам. В этой семье хорошо знали, что может произойти, если Мжаванадзе, а особенно тем, кто стоит над ним, станет известно, кто разоблачил заговорщиков. Дэви колебался не более нескольких секунд и коротко бросил: «Пошли». Через полчаса они входили в кабинет главного редактора второй по значимости газеты в стране.
Дэви коротко рассказал о своем подозрительном разговоре с Мжаванадзе. Аджубей кисло заметил, что грузины вообще не любят Хрущева.
По отношению к Мжаванадзе подобное замечание звучало по меньшей мере странно. Василий Павлович до последних лет грузином числился лишь по фамилии. В 1953 году после смерти Сталина и ареста Берии отец оказался перед дилеммой: кого послать в беспокойную республику. Требовался человек надежный, проверенный. Вот тут он и вспомнил о служившем на Украине генерале Мжаванадзе. Он хорошо знал Василия Павловича по войне. Так генерал превратился в секретаря ЦК. Теперь Мжаванадзе превратился в одного из активных противников отца. Видимо, сработали старые украинские связи.
Дэви Стуруа возразил: он говорит не о Грузии, все нити ведут в Москву. Дело затевается серьезное. Но Алексей Иванович не стал слушать, только бросил непонятную фразу: им с Шелепиным обо всем давно известно.
Братья Стуруа покинули кабинет обескураженными. Что известно? Кому известно? При чем тут Шелепин, если речь идет о Хрущеве?
Обсуждать столь опасную тему они больше ни с кем не решились. Алексей Иванович не обмолвился отцу о происшедшем разговоре ни словом.
Возникали ли у самого отца какие-нибудь подозрения? До последнего момента я считал, что нет. Однако теперь я стал сомневаться. Приведу один эпизод. 29 июля 1964 года отец посетил конструкторское бюро Челомея. Приурочили визит к вручению организации ордена за достижения в области ракетного вооружения флота.
Как водится, к приезду гостя собрали выставку.
Челомей славился пристрастием к инженерным новинкам, порой полезным для нашего дела, а порой просто любопытным, свидетельствующим о возможностях человеческого разума. На сей раз его очаровала волоконная оптика. Интересовала она Владимира Николаевича и чисто утилитарно. Начиналась работа над космическими станциями. Стекловолокно позволяло транспортировать изображение не по прямой, ломая компоновку, а «обтекая» острые углы. Новой инженерной идее посвятили отдельный стенд. Стеклокабель причудливо извивался, а на экране застыла отчетливая картинка, принимаемая его противоположным концом, прилаженным к детскому эпидиаскопу. Изображение выбрали приличествующее случаю — фотографию Спасской башни Московского Кремля.
Отец, сам любитель технических новинок, остановился завороженный. И так и эдак он прилаживался к экрану. Перемещал передатчик, изображение послушно сдвигалось. Наконец он насытился. Прощаясь с инженером, демонстрировавшим ему все эти чудеса, отец вдруг, усмехаясь, проговорил:
— Закажу и себе такую штуку. Мне кое за кем надо бы подглядеть из-за угла.
Он пошел дальше, оставив присутствующих в недоумении. Стоящий рядом с отцом и ловивший каждое слово Брежнев побледнел.
Тогда слова отца воспринимались как шутка. Сейчас в них невольно ищется скрытый смысл.
Обстановка для тайной деятельности Брежнева создалась на редкость благоприятной. Отец отсутствовал почти непрерывно, в Москве бывал лишь наездами.
За первую половину года он посетил Венгрию, съездил в Египет, совершил многократно откладывавшуюся поездку по скандинавским странам. Окружавшие в один голос твердили, что он просто не имеет права отказаться от приглашений, каждый визит представлялся чрезвычайно важным. Одни были искренни, другие стремились отправить отца подальше из Москвы, все равно куда: в Каир, Целиноград или Прагу.
12 июня 1964 года наша страна и ГДР заключили договор о взаимной помощи и сотрудничестве. В самом факте подписания соглашения ничего необычного не было. Подобные договоренности уже давно существовали между дружественными нам странами и Советским Союзом. Они служили как бы гарантией их неприкосновенности, декларировали, что нападение на наших друзей в Москве воспримут как войну против Советского Союза.
Тем не менее договор с ГДР уникален: он подводил итог многолетней тяжбе из-за Западного Берлина. 12 июня подвели черту под Берлинским кризисом, текст соглашения четко фиксировал статус-кво. К примеру, в статье шесть говорилось, что «Высокие Договаривающиеся Стороны рассматривают Западный Берлин как самостоятельную политическую единицу».
Снималась и главная угроза: передача контроля над коммуникациями под юрисдикцию ГДР, статья девятая договора исключала возможность любых зацепок, утверждая: «Договор не затрагивает Потсдамские соглашения».
Берлинская эпопея на этом не закончилась, но ее продолжение относится совсем к другому периоду истории. В 1964 году никто не был в состоянии заглянуть в год 1989-й.
Вернувшийся в середине мая из поездки в Сайгон Роберт Макнамара заметил, что туда «может оказаться необходимым послать дополнительный персонал из США». У берегов Вьетнама патрулировали боевые корабли Тихоокеанского флота США, на близлежащих аэродромах теснились американские самолеты. Преобладали бомбардировщики. Оружия скапливалось все больше, недоставало последнего толчка, чтобы пустить его в дело.
Неизбежное произошло 2 августа. Американский эсминец «Мэрдок», патрулировавший в Тонкинском заливе, подвергся нападению трех вьетнамских катеров. Или не подвергся, а они только привиделись ночью, в шторм, когда нервы напряжены до предела. Сейчас эту загадку не разгадать. Мнения экспертов расходятся, надежные свидетельства отсутствуют.
Да это и не имеет особого значения. Главное, что эсминец открыл огонь, отбиваясь от реальных или мнимых врагов. Как раз тот случай, о котором говорят, что если бы его не было, то стоило его выдумать. Всё и все изготовились к атаке Северного Вьетнама. Оставалось только скомандовать. Президент Джонсон 5 августа обратился с посланием к конгрессу и почти одновременно отдал приказ к действиям. Первыми ринулись в бой тяжелые бомбардировщики. Началась война.
То, чего почти чудом удалось избежать два года тому назад в Карибском бассейне, прорвалось в
