полезной нагрузке не приходится. По его мнению, самолет должен напоминать его довоенный моноплан АНТ-25, сделанный специально для установления рекорда беспосадочного полета. Именно на нем в 30-е годы совершили сенсационный перелет через Северный полюс в Америку. Тогда самолету понадобились очень длинные крылья, чтобы держаться в воздухе на манер планера, опираясь на воздух.
В технике все взаимосвязано, чудес не бывает, американец должен смахивать на стрекозу: очень узкий фюзеляж и длинные тонкие крылья. Из полезной нагрузки он максимум сможет поднять фотоаппарат, и то небольшой. Туполев считал, что военные ошиблись и в другом — самолет не двухмоторный, второй двигатель — непростительная роскошь, лишний вес. У него только один мотор, утверждал Андрей Николаевич. Когда мы увидели живой У-2, он оказался один в один схож с портретом, нарисованным гениальным конструктором.
Вся наша система противовоздушной обороны строилась в расчете на серийные бомбардировщики, обладающие околозвуковой скоростью и высотой полета 10–12 километров. Исходя из этого проектировались самолеты-перехватчики и зенитные ракеты. Теперь ориентиры менялись, вернее, к старым добавлялись новые. Конструкторы перехватчиков Артем Иванович Микоян и Павел Осипович Сухой смотрели на поставленную задачу оптимистично, решить ее можно. Правда, потребуется время: три-четыре года напряженной работы. Двигателисты подтвердили их прогнозы — мотор сделаем.
Отца это не устраивало. Терпеть позор четыре года! Он просил подумать, нельзя ли найти какие- нибудь решения побыстрей.
Через несколько недель Микоян пришел с предложением попытаться добраться до цели с помощью акробатического трюка — разогнать самолет елико возможно, а потом ринуться вверх, насколько хватит накопленной энергии. В авиации такой маневр назывался выходом на динамический потолок, ничего особенного. А вот вести бой с его помощью никто и не пытался. Тут требовалось даже не мастерство — везение, в стратосфере истребитель почти неуправляем. В бескрайнем небе должны встретиться две песчинки. Вероятность успеха, ведь попытка могла быть только одна, оценивалась невысоко.
Энтузиастом головокружительного маневра, боя в пустоте, где крылья уже почти не держат самолет, стал командующий авиацией ПВО маршал Евгений Яковлевич Савицкий. Лихой летчик-истребитель, прославившийся своей дерзостью и храбростью во время войны, сам уверовал в успех фантастической затеи и убеждал в ее осуществимости отца.
Отец ухватился за соломинку. Наметили программу доработки истребителя, лучшие летчики приступили к тренировкам. Несколько раз попытались подпрыгнуть, но результатов не добились… Пилоты У-2, видимо, и не догадывались об акробатических трюках, совершаемых там внизу. Отработанную методу использовали для установления рекордов высоты. Их шумно рекламировали, где-то в душе надеясь испугать наглых американцев.
В тот день на совещании наиболее уверенно держался генеральный конструктор зенитных ракет Грушин. В его конструкторском бюро имелись проработки, позволявшие в короткие сроки создать подвижной ракетный комплект, работающий на такой высоте. Правда, возникало затруднение: чем больше высота полета, тем уже радиус поражения, тем точнее нарушитель должен выйти на охотника. Тут все зависело от везения.
Полет У-2 много навредил, многое испортил и главное, поставил под вопрос надежды на скорые и эффективные переговоры о разоружении, серьезно подорвал зарождавшееся доверие к партнеру. Духу Женевы удалось продержаться всего год. Снова возродилось взаимное недоверие. Ударили «заморозки».
Глава третья
Испытание
После XX съезда КПСС сталинская тема постепенно исчезала из прессы. А еще совсем недавно, 5 марта и 21 декабря, во всех газетах появлялись за академическими подписями подвалы о вожде. Теперь вокруг имени Сталина установилось зловещее молчание, но силы, разбуженные съездом, начали свою работу.
Прорвалось в Грузии. Хотя грузины пострадали от сталинских репрессий не меньше других, доклад отца они восприняли как личное оскорбление. Недовольство выплеснулось на улицы 5 марта. Поводом послужило глухое молчание в день смерти вождя. Первыми отреагировали студенты. Они решили исправить «упущение» властей. Демонстрация с цветами направилась к монументу Сталина в центре Тбилиси. В ответ на панический звонок местных властей отец посоветовал не торопиться, сохранять спокойствие. Он надеялся, что студенты, как он говорил, «побузят и успокоятся». Не успокоились. Демонстрации продолжались и на следующий день. Не встречая сопротивления, они постепенно набирали силу. 8 марта у здания ЦК Грузии собралось уже около десяти тысяч человек. Они потребовали вывесить в городе флаги и портреты Сталина, опубликовать в газетах соответствующие траурной дате статьи. Отец снова решил уступить, но это только подлило масла в огонь. 9 марта толпа возросла до восьмидесяти тысяч человек. Начался митинг. Выступавшие требовали пересмотреть решения съезда, вернуть на пьедестал Сталина, а один из них — Кипиани — пошел еще дальше: предложил реабилитировать Берию и сместить Хрущева. Раздались голоса, призывавшие к выходу Грузии из СССР. Митингу никто не противодействовал.
Часть демонстрантов, разогревшись, направилась к Дому связи, где размещался радиоцентр, чтобы передать свои призывы по радио.
На радиостанцию митингующих не пустили, ее охранял усиленный наряд КГБ. Когда толпа начала бросать камни, пошла на приступ, раздались выстрелы. Семь человек убили, пятнадцать ранили. Штурм прекратился.
Оставшиеся на площади двинулись на железнодорожный вокзал. Там они забросали камнями отправлявшийся в Москву экспресс, разбили стекла в вагонах, выкрикивали: «Русские собаки…»
Когда отцу доложили о происшедшей трагедии, он понял, что без применения силы не обойтись. В город направили танки, за ними следовала мотопехота и конвойные войска Министерства внутренних дел. При наведении порядка погибло еще два человека, КГБ арестовал тридцать восемь наиболее активных, как писал в своем донесении Серов, зачинщиков беспорядка. Двадцать человек из них судили: кого за хулиганство, кого за участие в массовых беспорядках и за разжигание межнациональной розни. Приговоры звучали не по-сталински мягко. Максимальный срок лишения свободы на 10 лет получил Кипиани.
Естественно, в те дни я ничего этого не знал, до меня доходили лишь отзвуки разыгравшейся трагедии. Когда я пристал к отцу с расспросами, он нехотя подтвердил: «Студенты в Тбилиси устроили волынку, напали на поезд, побили стекла». Вытащив из папки присланные Серовым фотографии, он показал их мне. Запомнились зияющие выбитыми окнами вагоны пришедшего вчера в Москву поезда. Обсуждать происшедшее отец не захотел, сказал лишь, что такие потрясения легко не проходят, надо проявить выдержку и стойкость, не позволить разгуляться страстям. В Грузии, он считал, со временем все придет в норму. В этом он очень рассчитывал на вновь назначенного первого секретаря местного ЦК Василия Павловича Мжаванадзе — вчерашнего генерала-политработника. Отец его хорошо знал по фронту, считал, что он только по фамилии грузин, а потому не заражен национализмом.
Кроме того, решили на один из московских постов, не решающий, но заметный, назначить грузина. Выбор пал на Президиум Верховного Совета, его секретарем вместо Горкина назначили Михаила Порфирьевича Георгадзе, работавшего заместителем Председателя правительства Грузии, правда не сразу, чуть погодя, чтобы не выглядело это как вынужденная уступка.
Доклад отца привел в движение силы не только в Советском Союзе. Но если Запад воспринял доклад лишь как сенсационную новость, то в странах народной демократии слова, сказанные о преступлениях тирана, значили не меньше, чем у нас. Там тоже в свое время прошли грязные процессы по образцу московских 1937-го, в результате которых одни, как, например, Ласло Райк и Рудольф Сланский, погибли, другие, как Владислав Гомулка и Янош Кадар, угодили в тюрьму. На их место пришли палачи, обвинявшие своих недавних товарищей в смертных грехах. В каждой стране перемены происходили по-своему: в одних напряжение разряжалось разоблачительными речами и относительно мирной сменой скомпрометировавших себя руководителей, в других зрели серьезные кризисы.
