БЛЭЗ САНДРАР
Перевод М. Кудинова
Блэз Сандрар (наст. имя — Фредерик-Луи Север; 1887– 1961). — Сын швейцарского коммерсанта, он еще в юности бежал из дому, исколесил весь свет, переменил множество профессий, был свидетелем первой русской революции 1905–1907 гг., событиям которой посвящены его поэма «Проза о транссибирском экспрессе и маленькой Жанне Французской» (1913) и роман «Мораважин» (1926). Участник первой мировой войны, он был тяжело ранен, лишился руки. Наряду с Аполлинером был крупнейшим реформатором французской поэзии XX в. Убежденный в том, что она должна избавиться от тяготевших над ней традиционных форм, он смело пользуется жаргоном городского дна, языком афиш и газет, приемами «кадрировки», заимствованными у кинематографа, стремясь слить весь этот разнородный материал в некое подобие современного лирического эпоса. С середины 20-х годов перестает писать стихи.
В 1974 г. в издательстве «Наука» (серия «Литературные памятники») вышел сборник стихов Б. Сандрара «По всему миру и вглубь мира» в переводе М. П. Кудинова.
ПРОЗА О ТРАНССИБИРСКОМ ЭКСПРЕССЕ И МАЛЕНЬКОЙ ЖАННЕ ФРАНЦУЗСКОЙ
(Фрагмент)
Посвящается музыкантам
В ту пору я только что с детством простился. Шестнадцать лет мне недавно исполнилось, и позабыть я о детстве стремился. Я был в шестнадцати тысячах лье от места, в котором родился. Я был в Москве, в этом городе тысячи трех колоколен и семи железнодорожных вокзалов. Но мне не хватало ни этих вокзалов, ни тысячи трех колоколен, Потому что юность моя безумной и пылкой была, И сердце в груди у меня Пылало, как храм в Эфесе или как Красная площадь в Москве, Когда солнце садится; И глаза мои светом своим озаряли сплетения древних путей, И таким я был скверным поэтом, Что не смел идти до конца. На огромный татарский пирог с золотистою коркой Кремль походил, Громоздились миндалины белых соборов, На колокольнях сверкало медовое золото, Старый монах мне читал новгородскую быль. Меня мучила жажда. С трудом разбирал я клинообразные буквы, А затем, неожиданно, голуби Духа Святого над площадью взмыли, И руки мои тоже ввысь устремились, как альбатросы, И все это было воспоминаньем о дне последнем, О последнем странствии И о море. Однако я был очень скверным поэтом И не смел идти до конца. Голод мучил меня, И все дни, и всех женщин в кафе, и все чаши Хотел я испить и разбить, Все витрины, все улицы, Судьбы людские, дома, Все колеса пролеток, что вихрем неслись по плохим мостовым, Я в горнило хотел погрузить И все кости смолоть, Вырвать все языки, Все расплавить тела, обнаженные под шелестящей одеждой, Тела, от которых мутился мой разум… Я предчувствовал, что приближается красный Христос революции русской… А солнце было тяжелою раной, Раскрывшейся, словно костер. В ту пору я только что с детством простился. Шестнадцать лет мне недавно исполнилось, и позабыть я о детстве стремился. Я был в Москве, где хотел, чтобы пламя меня насыщало, И мне не хватало ни церквей, ни вокзалов, озаренных моими глазами. Грохотала пушка в Сибири, была там война, Голод, холод, холера, чума, Плыли тысячи трупов животных по илистым водам Амура. На всех вокзалах я видел, как уходили Последние поезда, И никто уже больше уехать не мог, потому что не продавали билетов, И солдаты, которые в путь отправлялись, хотели бы дома остаться… Старый монах мне пел новгородскую быль. Я, скверный поэт, никуда уезжать не желавший, я мог уехать, куда мне угодно; У купцов еще было достаточно денег, И они могли попытаться сколотить состоянье. Их поезд отправлялся каждую пятницу утром. 
