думал. Затем:
— Господа, возможность присоединиться к вам я рассматриваю как знак благосклонности. Я согласен, что южный путь предпочтительнее. Вы можете рассчитывать на меня.
Раньше мы много бодрствовали по ночам. Пути, которые прошли все мы в России, были похожи друг на друга. Для Смита все было по-другому. Он был исключением, что интриговало нас. Он рассказал нам много вещей, но ни тогда, ни впоследствии он не сказал нам своего имени. Мы, шестеро европейцев, звали друг друга запросто по именам, но американец был для нас всегда мистером Смитом, как он представился в первый раз. Это слово «мистер» в каком-то смысле заменяло его имя, которое он так никогда и не открыл нам.
Глубокий шрам длиной примерно в двадцать сантиметров пересекал макушку его головы справа налево до затылка. Он получил его при обвале во время строительства метро.
— Если отбросить в сторону эту аварию, мне очень нравилось в Москве в течение нескольких лет. Работа была интересная, мне очень хорошо платили, и мне нравилось работать с русскими. У них у самих были хорошие инженеры, но ключевые посты доставались иностранцам, таким как я. Причина крылась, я думаю, в том, что в их глазах воплощение в жизнь этого проекта было вопросом национального престижа. И если бы дело приняло плохой оборот, для спасения чести страны ответственность должен был нести какой- нибудь иностранец... Я был доволен судьбой: всегда хотел увидеть Россию, и, вдобавок, меня щедро вознаградили за труды.
В Москве, городе, в котором между двумя войнами были одержимы идеей пятилетних планов, Смит и ему подобные, заселенные в хорошо оснащенные квартиры, с достаточным количеством денег, чтобы посещать дорогие магазины, куда пропускали только при наличии партийного билета или иностранного паспорта, были заметными людьми. У Смита был автомобиль, и он свободно ездил, куда хотел, что стоило потом ему досье, подписанного красными чернилами на суде тайной полиции. Но пока ему позволяли жить так, как он хотел. Он много работал и развлекался вовсю.
— Я не заметил, как надо мной навис меч. Через год, хотя я ничего не делал для этого, русские удвоили мне зарплату, оговоренную в контракте — с целью показать, как они были довольны прогрессирующим ходом строительства. С того времени я вообразил, что я на очень хорошем счету...
Однажды вечером 1936 года, когда Смит находился в своей квартире с любовницей, к нему ворвались люди из НКВД. Неброского вида, решительные, энергичные. Смит и его подруга были арестованы. Он никогда больше не видел ее. Другие жильцы дома, вероятнее всего, ничего так и не поняли. На рассвете Смит уже сидел в камере на Лубянке, где и провел шесть последующих месяцев. Он несколько раз обращался с просьбой устроить встречу с представителем посольства США, но каждый раз это заканчивалось превращением заявления в бесполезный клочок бумаги.
— Какая перемена! — задумчиво сказал он нам. — Сегодня преуспевающий инженер, а на следующий день — наемный иностранный шпион. Оказалось, что они не только наблюдали за моими действиями и поступками, но и вскрывали мою личную корреспонденцию. Обвинение в основном опиралось на то, что я писал о России в письме к моим родителям.
Закрытый суд был издевательством. Мне дали двадцать лет. Мой автомобиль и все мое имущество были конфискованы. Таким образом они отобрали большую часть выплаченного мне щедрого жалованья.
Я оказался в алмазодобывающем руднике на Урале. Я сообщил им, что могу значительно повысить продуктивность работы с помощью современных способов добычи. Это их не заинтересовало, и я продолжал орудовать киркой.
— А ты когда-нибудь думал о побеге? — спросил его Маковски.
— Я не переставал думать об этом с первых дней на Урале. В конце концов, я пришел к выводу, что одному этого не сделать.
Затем он подробно расспросил нас о нашем плане. Он хотел представить себе как можно ясную и подробную картину подготовительного этапа. Он задал нам разумные вопросы о расстоянии, которое нам предстояло пройти. Отдавали ли мы себе отчет в том, что нам нужно было пройти тысячу шестьсот километров пешком только до границ Монголии? Мы долго разговаривали почти шепотом в то время, как другие жильцы барака №1 проходили мимо нас, пританцовывали, чтобы стряхнуть снег, перебрасывались словами, собирались вокруг трех раскаленных печей. Я сказал Смиту, что мы сделаем так, чтобы он переселился из своего барака, расположенного в середине ряда, в наш. Я подчеркнул, что у нас мало времени.
Он поднялся с задумчивым видом.
— Приятного вечера, господа, — бросил он, выходя.
Мы так же приняли в свою компанию седьмого и последнего новобранца. В практическом смысле предусматривалось, что он нам будет полезен, когда мы войдем в контакт с англоязычным миром. Заро сказал ему:
— Когда мы будем на свободе, я бы хотел поехать в Америку.
Смит ответил:
— Я бы хотел, чтобы вы все туда приехали.
В конце первой недели апреля мы все устроились в одном бараке, что уже было победой. Мы собрали внушительную коллекцию шкур, в большинстве своем снятых Колеменосом с колючей проволоки во время многочисленных хождений за березовыми бревнами. У нас в запасе уже имелись шкуры соболей, горностаев, песцов и — настоящая удача! — шкура лани, которую убил один офицер, чтобы разнообразить офицерское питание. На точильном круге цеха я выпрямил и отточил проволочный гвоздь длиной примерно в пятнадцать сантиметров, чтобы сделать из него инструмент для разрезания шкур и проделывания дыр. Мы вырезали длинные ремешки-завязки из кожи для примитивных мокасин, сшитых нами по ночам в сумерках бараков. А также сплели из этих же ремешков ремни. Мы изготовили для каждого из нас теплые жилеты из вывернутых наизнанку шкур, которые носили под фуфайкой. Для ног мы смастерили гетры, подбитые мехом.
В этот период мы больше всего боялись разоблачения. Такая кипучая деятельность неизбежно должна была привлечь внимание. Любой доносчик мог бы получить от русских хорошее вознаграждение в виде хлеба и табака. Но Иуд не было. Те, кто догадывался о чем-либо, принимали нас за безумцев, и позволяли нам идти к провалу, который, по их мнению, был неминуем для нас. Для менее внимательных наблюдателей ничего подозрительного в том, чтобы таскать шкуры для своей пользы, не было. Мы оставались друг с другом как можно дольше в наших бараках и вели наши тайные совещания по дороге в отхожее место.
Я сообщил Ушаковой[1], что нашел шестерых спутников. Она не спросила, кто они такие, и я не думаю, что она хотела знать об этом. Женщина преподнесла нам бесценный подарок — топор.
— Это на всю жизнь останется на моей совести, — сказала она мне, — я впервые в жизни своровала что-то.
Я приделал к топору ручку и доверил его Колеменосу, который для полной уверенности хранил его с тех пор на себе, сунув за ремень.
Другой ценный предмет, который я смастерил в цехе — красивый тесак длиной в тридцать и шириной в три сантиметра. Вначале это был простой кусок сломанной пилы, который я нагрел в печке, выковал из него лезвие и заострил на точильном круге. Рукоятка была сделана из двух обработанных кусочков дерева, плотно прижатых друг к другу с помощью длинных ремешков из кожи лани. Так же как Колеменос хранил топор, я оставил за собой право беречь тесак. Это были вещи, хранение которых в лагере было опасно. К тому же, если бы нашли какой-либо из этих предметов, с осуществлением наших планов было бы покончено.
Мы уже решили вопрос об огне. В Сибири, где спички были роскошью, существовал примитивный, но эффективный способ. Берут плотный гриб, который сдирают пластинками с деревьев, и который русские называют губкой. Его кипятят и сушат. Затем достаточно выбитой из кремния искры, чтобы губка без труда воспламенилась. Мы накопили их в большом количестве, и все стали экспертами в этом деле.
Мы узнали, что пасхальное воскресенье будет через неделю. В 1941 году он выпадал на 13 апреля, как я затем узнал. За неделю до этого, в воскресенье, 6-го апреля, завершились наши приготовления. Наш
