гардероб для побега завершился изготовлением семи меховых шапок, удлиненных на затылке манишками, засовываемыми под воротник шубы. Мы все как бы сидели на горящих углях, готовые к побегу, и ревностно заботились о нашей экипировке — шкурах, топоре, тесаке, запасах сушеного хлеба, опасаясь, как никогда, за каждую украденную и сбереженную вещь.
В тот день Ушакова вызвала меня и сказала:
— Мой муж уехал в Якутск. Поэтому его не было на сегодняшней перекличке. Я изготовила вам семь котомок из джутовых мешков. Ты должен будешь уносить их по одной.
Она была совершенно спокойна. У меня сильно колотилось сердце, так я был напряжен. Когда она отдавала мне первую из котомок, я увидел, что все они были одинаково плотно набиты продовольствием. Как же мы сможем их спрятать? Пока же я запихал ее внутрь куртки, засунул руки в карманы и пошел в сторону барака. Сгорбившись, с опущенной головой, как человек, ушедший в свои мысли. В последующие дни я повторил этот маневр шесть раз, зная, что если меня разоблачат, то это будет немедленный и окончательный провал. Из этих мешков мы временно сделали подушки, обернув их шкурами и мхом, дрожа от страха все то время, пока мы были на работе.
В эти последние дни мы подобрали выброшенную на свалку солдатскую куртку из овчины. Для чего? Есть старый браконьерский трюк: нужно волочить за собой овчину, чтобы охотничьи собаки не могли учуять запах человека. Я предложил друзьям использовать эту уловку. Они согласились.
Мы следили за погодой — важнейшим фактором плана нашего побега. Нам нужен был снег, который падал бы большими хлопьями и замел следы. В понедельник было холодно и сияло ясное небо. Во вторник — порывы ветра и слабый снегопад. В среду утром хмурое и закрытое небо принесло нам то, чего мы ожидали. Час за часом снег становился все гуще. Постепенно он заполнил нейтральную территорию, которая разделяла нас от колючей проволоки. Во время полуденного перерыва мы все семеро встретились ненадолго. Обменялись словами: «Это будет сегодня». Примерно в четыре часа после обеда я ушел из цеха в последний раз. Моя фуфайка была набита всем запасом хлеба, который мы отложили, и на икре ноги я чувствовал холод лезвия тесака, засунутого в правый сапог. Мы выпили вечерний кофе, поели немного хлеба из ежедневного рациона, и по одному или двое направились к бараку.
Мы зачастили в отхожее место, чтобы договориться о мелких деталях операции. Смит посоветовал нам не начинать слишком рано. Он считал, что лучше будет сделать это, когда лагерь уснет. По его мнению, более благоприятным моментом будет полночь. Теперь нужно было успокоиться. К счастью, снег продолжал падать большими пушистыми хлопьями, которые покрывали и заметали все.
Заро высказал нелепую идею присутствовать на пропагандистской лекции, которая проводилась по вечерам каждую среду. Мы прыснули от смеха, затем Маковски сказал: «А почему бы и нет?» И мы все семеро отправились туда, оставив наши драгоценные мешки на койках, предварительно спрятав их подо мхом, и говоря себе, что теперь, в этот последний вечер, ничего плохого не могло случиться. Мы устроились в глубине зала, и политрук не без удивления приветливо нам кивнул. Мы в ответ улыбнулись ему и постарались не показать своего нервного состояния.
Это было наиболее захватывающее политическое собрание, которое я когда-либо видел, хотя оратор тут был ни при чем. Политрук, офицер самого высокого ранга в отсутствие Ушакова, был в ударе. Он снова прожужжал нам уши разглагольствованиями про чудо, совершаемое Советским государством, про пользу труда, про роль самодисциплины в рамках государственной дисциплины, про славный интернациональный идеал коммунизма. А что сказал товарищ Сталин своим товарищам-трудящимся про колхозы в 1938 году? Один усердный солдат поднялся и дословно процитировал две или три фразы этого эпического призыва. Политрук пустил в ход все средства: советская культура, разложение и распад капитализма, что из этого вытекает... Это была его прощальная речь, касающаяся нас, и мы вкусили от нее сполна.
Это длилось полтора часа, затем мы встали, чтобы попрощаться.
— Спокойной ночи, полковник, — сказали мы хором.
— Спокойной ночи вам, — ответил он.
Жильцы барака №1 готовились лечь спать. Смит и Заро, которые занимали койки, наиболее близко находящиеся от двери, должны были дать нам знак к уходу. Мы разошлись, чтобы лечь на свои тюфяки. Шестеро из нас совсем не спали, а верзила Колеменос начал спокойно храпеть на своей койке надо мной.
Прислушиваясь к биению своего сердца, я размышлял. Я не помнил, попрощался ли я с Ушаковой. В конце концов, я убедил себя в том, что ей бы не понравилось, если бы я сделал это. Часы проходили медленно. Постепенно в бараке установилась тишина. Кто-то храпел как звонарь. Кто-то разговаривал во сне. Другой, с трудом проснувшись, поднялся, чтобы разжечь печку, которая была ближе других от его койки.
Смит похлопал меня по плечу:
— Пора, — прошептал он.
Я тихо потряс Колеменоса за плечо, повторив:
— Пора.
МЫ ПРЕОДОЛЕВАЕМ ЛЕНУ
Мы взялись за кожаные ремешки, которые приделали к мешкам, чтобы носить их на спине. Затем каждый собрал мох у изголовья койки в форме подушки.
— Все нормально? — прошептал я.
— Да, — ответили мне шепотом.
— Никто не передумал?
Ответа не было.
— Идем, — сказал Маковски.
Я положил свой мешок у двери и вышел. В лагере было тихо. Все так же обильно шел снег. Я не мог различить колючую проволоку. С вышки на юго-восточном углу, ближайшей опасности для нас, не должны были видеть дальше, чем на двадцать метров. Мы могли только благодарить небо, что в этих краях, где не было ни проточной воды, ни электричества, не было даже прожекторов.
Внутренняя сеть колючей проволоки находилась на расстоянии сотни метров от двери барака, и успехом первой части операции мы были обязаны тому, что затвердевшая от мороза колючая проволока не облегала зону по всему контуру. Напротив нас было углубление в земле, где расчистив снег, мы рассчитывали проделать себе проход высотой примерно в два фута.
Мы проскользнули на улицу по одному с интервалом в одну минуту. Заро ушел первый и я молился, чтобы он сразу же оказался на уже упомянутом месте. Затем пошел литовец. Потом — Смит, Маковски и Палушович. Колеменос повернулся ко мне и тихо сказал:
— Надеюсь, что они выроют ров, достаточно широкий для меня.
Я смотрел, как он уходил в темноту вслед за другими, держа свой мешок перед собой, чтобы проталкивать его в проходе сзади, как это было предусмотрено. Затем наступил мой черед. У меня руки были совершенно мокрые от пота. Я последний раз оглянулся на барак: все безмятежно спали. Затем я быстро пошел.
Когда я дошел до колючей проволоки, Смит переходил через нее. Двое уже были на другой стороне. Остальные ждали, присев на корточки. Прошли мучительные минуты, пока сержант, затем Маковски, тяжело дыша, изгибались, прижавшись животом к земле. Верзила Колеменос первым сунул голову в проход, и я задержал дыхание. Он был на полпути, когда воротником пальто зацепился за колючую проволоку. Чтобы отцепиться, Колеменос резко двинул плечом. Маленькие кусочки льда тут же откололись от проволоки и упали с хрустальным звоном.
— Больше не шевелись, Анастазий! — бросил ему я. — Вообще не двигайся.
Кто-то с другой стороны забрал его мешок и протянул руки, чтобы попытаться отцепить его. Минуты растянулись. Сжав челюсти, я принялся отсчитывать секунды на пальцах. Колеменос был абсолютно спокоен, пока наш товарищ отцеплял его плечи. Наконец, наш великан снова двинулся вперед. Я медленно выдохнул и пошел в свою очередь. Первое препятствие осталось позади. На это ушло целых двадцать
