прошел возле сонного поста ранним утром. Сейчас скоро ночь. Группа пока наиболее близка к нему, но и она не ближе десяти миль от него. Четыре часа марша. Юноша не дает приблизиться. Идет, не сбавляя скорости. Путь его изменил направление: вместо северо-запада линия на карте заслонов из групп монахов повернула к западу. Скоро выйдет за пределы постов.
Неужели его сумели предупредить? Или сам догадался? Невероятно».
Его оппонент уходил другим путем. Такой путь прошли группы преследования, а монахи все заставляют кружить окольными путями, выбивая последние силы, распыляя те группы, которые еще можно ввести в дело. Но все же и такой результат имел свои определенные плоды. Сейчас по карте можно догадаться, что агент за ночь выйдет к долине Грез. Ее не обойти. Вокруг труднопроходимая цепь горных систем, скальные породы. Если мальчишка решится идти через них в одиночку, он потеряет все, что имел.
Полковник очнулся от размышлений.
— Передай Ли… Нет, постой. — Чан взял в руки микрофон. — Лейтенант, полчаса отдыха, выбрасывайте все, что не пригодится в бою, и гоните кратчайшим путем к долине. Заходите с северной стороны, маскируйтесь, ждите моего указания. Займите максимально широкоохватные позиции. Спешите. Полковник Хэн, — Чан показал пальцем место на карте. — Радируйте своим, снимайте дозоры, которые остались не у дел, сводите их в роты, и к утру север, восток, по возможности запад этой долины занять по всем правилам военной науки. Неужели мы такие вязкие, что не сможем преподать урок монахам? А я вам дам, дам крепко, если к утру приказ не будет выполнен. Не злите меня. Плотность расположения солдат — три-четыре шага друг от друга. Смотрите мне. Если к четырем утра не услышу ваших позывных, пойдете следом за лейтенантом. Выполняйте.
Хэна мигом сдуло с места. Его голос, резкий и злой, слышался по всем направлениям. Чан обратился к штабному:
— Майор, отдайте указания сниматься всему штабу. Через полчаса выступаем. — Полковник повелительно махнул рукой, подгоняя офицера.
Посмотрел на часы: десять вечера. Время остро било пульсом по браслету часов. Снял их. Такое ощущение, будто дерет секундной стрелкой по венам. Вспомнил про агента. Здесь от рабочего напряжения дуреешь, а тот несколько недель. Что-то сидит в нем русское.
Но время сужает круг. И не только на карте.
Неподготовленные выбывают. Кто бы сказал, что так неловко пойдет операция. Конечно, в горах мал предел маневрирования. Но кому до этого дело? Монахам тоже никто дорогу асфальтом не выложил. Скорость выполнения приказа прямо пропорциональна важности. И все же…
Чан резко повернулся. Полковник Фын, не тронутый еще бранной сутью, мирно дремал на краю полянки.
— Вставай, пехотная крыса. Ты и твои люди совсем неплохо отдохнули на маневрах. Выискивай резервы и стремительно, как это делают в фильмах, к четырем утра выводи части южнее и западнее долины. Все проходы займи. Тебе разрешаю открыть огонь. Боюсь, что и к утру монахи могут оставить нас на шелудивом хвосте. Загоняй солдат, но успеть ты должен. С собой бери только оружие, патроны, воду. По дороге снимай ненужные дозоры. Перекрывай район побольше. Нужно остановить монахов. Но может быть, чтобы они были сметливее нас.
Подошел снова к радисту:
— Вертолетчиков на связь.
Через минуту в наушниках затрещал глухой ворчливый голос. Но Чан перебил рассуждения:
— Майор, мы пробовали обойтись без вас, но ситуация требует вашего безотлагательного участия. Базируйте машины в назначенный район и ведите наблюдения за долиной Грез. Через два часа доложите о принятом.
— …Только с перевалочной до ваших мест более двухсот миль. Машины старые, как заношенные армейские портянки… — полковник не удивлялся тону, слушал. — Вы представляете, что значит в горах с грузом гнать борта на пределе? Среди нас нет смертников.
— Среди нас тоже. И мы не камикадзе. Выполняйте. Всю службу на высоком окладе без трудностей надеетесь просидеть. Два вертолета в мое распоряжение. Горючего иметь на самые долгие часы.
От вертолетов пришлось отказаться. Их качало, заваливало, норовило опрокинуть. Чан с армейскими офицерами и своими сотрудниками хотя и крепились, все же смогли выдержать не более десяти минут полета. Темнело. Их черствые души так обмякли, что на лицах появилось пугливое выражение. Чан счел нужным скорее приказать найти полянку и приземлиться.
Меж вершин тянуло мощным сквозняком, порывистыми шквалами. Зачастую приходилось лететь с опасным креном и держаться высоты, где не так дико крутили струи вольного ветра. Непривычные к летному риску, офицеры изрядно потели и проклинали всех, кто выдумал такую ненадежную машину. А качало здорово. Дергало. Казалось, еще мгновение, и махина забудет свои обязанности и решит опуститься на землю таким способом, которым ей заблагорассудится. И тогда животный страх плотно подкидывался к сердцу, и офицеры молились, с благоговением поглядывали на пилотов, заочно прощая им всякие вольности, лишь бы удачно приземлились.
Но спрыгивали с вертолетов, вылезали, с апломбом воскликнувшего венценосца: «Черт побери! Король я или не король!»
И несмотря на то, что старательно вытирали пот на лице и под мышками, разминали затекшие мышцы, противно морщась от ручьившегося пота на спине, по их физиономиям казалось, что эта процедура была запланированным, необходимым жестом всего неудачного спектакля.
— Мы двинемся следом за группой преследования, — выкручивая мундир, обратился, уже успокоившись, Чан к пилоту. — Вам следует переправить остальных до темноты.
Пилот ничего не сказал. Его ироническая усмешка не понравилась полковнику, и сейчас же подкралась мысль: «Не кулял ли этот проходимец машину специально?»
Он не успел основательно освоиться со своей подозрительной идеей, как затрещала рация.
— Докладывает Пок. Встретился с группой Ли. Стоим на довольно свежих следах монахов. Но нам их не догнать: выдохлись.
— Сколько их?
— Не более двадцати.
— Пок, а как они держат такой дикий темп? — в сердцах гаркнул, скорое для себя, Чан. — Они тоже вторые сутки на ногах.
— Не знаю. Они легче одеты. Мы выдохлись из-за жилетов. Они выбирают кратчайшие пути, мы плутаем по перевалам.
Чан не слушал хриплый тон уставшего лейтенанта. Тупо уставившись на карту, скорее по инерции, раздумывал. От времени и усталости как-то сгладилось острое ощущение значимости операции для него лично. И вообще, для чего? Привычка делать свою работу так, чтобы ее нутром понимали даже враги, руководила им, направляла. Да еще обретенное чувство той профессиональной гордости, которая всегда владела им и которая сделала его тем, кто он есть. Но сейчас следовало менять некоторые методы, искать другую тактику, другие подходы, приемлемые для контакта с противником, более проворным, оказавшимся сплоченным, по военному организованным. Невооруженным глазом видно — это не банда. Преимущество в военной силе исчезало в недосягаемости соперника. Так классически был предугадан путь беглеца — и на тебе. Вса получалось хорошо до тех минут, пока действовала абстракция неприкосновенности. Но Чан потерь не имел. Поэтому все подчиненные силы переправлял сейчас на аккордный эндшпиль всей операции. Единственное, что его терзало и едко жгло самолюбие, так это то, что самостоятельных действий, ведущих к перехвату инициативы, произвести не мог. Он все более становился не участвующим лицом. Для его деятельной, аналитической натуры подобное положение было болезненно. Не то, чтобы он был агрессивно настроен претив какой-либо оппозиции. Его должность требовала угодить вышестоящим инстанциям. Но и это не столь угнетало его. Больше принижало то, что он, государственный чиновник, наделенный немалой долей власти и возможности, получает предметный урок, как надо пользоваться тем, что имеешь на руках.
Это искусство. Это дерзость. Это вызов. Это…
