Рус только слышал упругое дыхание впереди идущего Сина. Как он ориентировался в такой пятнистой темноте? Местами они будто плыли в кромешной темени горных отвесов, временами ступали по освещенным участкам. От напряжения и быстроты ходьбы ломило в глазах. Но Син редко пользовался миниатюрным компасом на конце рукоятки кинжала: только сверялся.
Сколько еще идти? Чертовски устали. Тошнота подкрадывалась к горлу. Только необходимость да злость на обстоятельства повелевали ими. Сейчас труднее было Сину. Рус за прошедшие дни так втянулся в ходьбу, бесконечную, нудную, что шел как робот: шел и шел.
Местность выравнивалась. Крутые ухабы, откосы, валуны кончались. Практически не шли, а крались на ощупь в темноте. Известные дозоры и пикеты прошли. Скоро долина.
Син сунул за лямку патронташа карту. Встряхлнулся и бодрее, не опасаясь рытвин и щелей, пошел вперед.
Долина только называлась долиной. Просто она была ниже окружающих гор и состояла из невысоких холмов, густо поросших кустарником, лесами, обильно усыпанная полянами и веселыми родниками, дружно и шумно скатывающимися с окрестных гор. Вся долина напоминала альпийский пейзаж в миниатюре.
Проскочить ее, пройти небольшой перевал, а там никто не будет в состоянии настичь беглецов. За перевалами открывался горный простор. Крутой. Труднопроходимый. Безлюдный.
Чac ночи. Син передавал попискивающие сигналы, поправлял автомат и тем же настойчивым шагом шел в сковывающую темноту дикой местности. Чем ближе к большим горам, тем гуще мрак. Ледяная тишина лежала на траве, на ветках, висела тонкой струной в застывшем воздухе. Шорох плотными щелчками отдавался в пронизывающей атмосфере ожидания и настороженности,
Ночь.
Карающий Глаз дослушал последнюю фразу Хуа, выключил рацию. Невидимые в темноте глаза упорно смотрели на фосфорно светящийся приборный щиток передатчика.
Все. Хан свою задачу выполнил. Пусть быстро уходит вслед за Сином. Наступает его фаза, фаза Карающего Глаза, его группы. Группа — сорок человек. Аскеты. Все в годах. Абсолютно спокойные, уверенные в себе. Так воспитаны, такими выросли. Его задача — убедить полковника не вступать в бой. Заставить отказаться от дальнейшего преследования. Переходить на переговоры. И все — это силой оружия.
Важно и то, чтобы Хуа полностью собрал свои засадные группы и, соединившись с основным отрядом, вслед за Сином успел проскочить малое ущелье. Только бы никаких следов того, что было. Иначе без перестрелки не обойтись. Его люди стреляют более чем отлично. И тогда в переговорах потери обеих сторон станут главным препятствием на пути к мирному соглашению. Да и время, выигранное группой Хуа, можно растерять.
Коу Кусин сидел на камне, облокотившись на поваленный ствол огромного дерева. У него есть время рассчитать имеющиеся варианты. Настоятель Шао сто раз прав: из строя офицеров спецслужб Чан — наиболее подходящая для них фигура. Он и тот человек, который своего достиг, и который теперь ради карьерной ступеньки не будет злоупотреблять положением. Он осторожен, расчетлив: действует всегда на том расстоянии от противника, когда в любую минуту может варьировать и тактикой, и отношениями с противником. Да, Чан всегда готов к переговорам. Этим он силен. Его влияние, его возможности позволяли лавировать на всех этапах операции. Нельзя отказать в такой же гибкости и самому настоятелю: единственный образованный политик среди монахов. Дэ после очных встреч с самим полковником смог дать надлежащие характеристики офицеру, И не ошибся. На тропе Руса встретились два сильных и осторожных ума, не флиртующие силой, как средством убеждения. Настоятель сурово говорил, что Чан не будет стремиться к жертвам, репрессиям. Выигрывает только за счет гибкости, маневренности своих подавляющих возможностей. Чан никогда и ни с кем не входил в мстительный конфликт. Специалист по преступному миру, знаток всех сколько-нибудь значащих организаций. Вот он прекрасно извещен, что никто и ничто не может надежно запрятать того, над кем нависла кровавая вендетта. Сейчас, по прошествии таких трудных, беспокойных суток, сказанное сбывалось. Совершенно ясно теперь: Чан стремился не дать монахам возможности соединиться с Русом. Иметь свой козырь в переговорах.
Грозные пики гор тревожно подрагивали в первых светлеющих лучах еще невидимого солнца. В сплошной материи темноты бледнеют сначала некоторые участки, выставляя наиболее рельефные линии, потом мозаика неопределенности собирается, и через некоторое время торжественно, величаво, как бы из космической неизвестности вырастают вершины. Приближаются. От россыпи звезд яснее откалываются пики и с уплотнением света опускаются на землю, все ниже и ниже, пока не освещают подножия, и небесные путники богов приземляются, прочно обуславливая свое место в земном бытии.
После нескольких минут обсуждения монахи разошлись по укрытиям. Глухо звякали на неровностях тяжелые пулеметы.
Малое ущелье будет перекрыто полностью. Единственно, что тревожило Карающего, это дорога. Обыкновенная, грунтовая, узкая. Но по ней с успехом могли пройти грузовики. Непременно Чан воспользуется ею. Туда два пулемета, десять человек.
* * *
Ночь.
Темное безмолвие высокого неба.
Пустота дышащего. Приближение, единение в сгусток далеких миров. Понимание сути.
Легкие порывы ветра. Блеклые звезды в проталинах неба. Сумрачные. Печально поглядывающие на притихшую сонную землю. Одинокую.
Тишина.
Горы тянутся к звездам. Где-то у края горизонта касаются их. Темное пространство Вселенной сближает их, роднит. Соединяет одинокой грустью.
Время бежит меж них, колышет эфир, не касается великих скорбных одиночек. Не вмешивается в равномерное течение существования постоянных составляющих.
Когда-то так жили люди.
Как горы.
Внимали звездам. Уважали. Не торопились.
Пока что-то не щелкнуло в их родословной. Заторопились. Засуетились.
«Суета сует и все суета».
Великое спокойствие, торжественность существования сменилась никчемностью бытовой спешки, низостью плотской мысли. В габариты своей незначительно короткой жизни втискивают время, полное противоречий. Бывает: получается Гений. В основном нет — толпа. Тоже, может, не зря. Попытка увидеть, предвидеть далее и более того, чем наградила природа.
Ожидала ли она сего неконтролируемого свободомыслия, деяния?
«Рожденный ползать…»
Ничего предсудительного. Пришло время: он встал, выпрямился, взлетел.
Безмерность и неохватность сошлись с мыслью.
Вечность. Разум.
Какой новый росток сути подарит миру существование двух величайших составляющих?
Триумф утверждающей мысли.
Человеку много дано. Сам себе судия, сам себе и палач. С самого себя и спросит.
А сейчас?
Сейчас Син и Рус в полнейшей кромешной темноте земли вырывались на простор относительной безопасности.
Для чего?
Ведь многие гибнут, даже не пробуя защищать себя, близких. Обреченно отдают свою плоть неестественному естеству преждевременного прекращения своего «я»: колыбели своей мысли, своего разума, своего восторга существующим миром. Мысли, которая противится смерти всеми клеточками
