Чан осклабился. Ему до прозрения стало понятно, почему при небольшой численности монахи смогли умело сдерживать прыть его солдат и офицеров. Ход, серьезно повлиявший на него самого и психологию его людей. Выходило по два-три манекена на одного монаха. Итого три действующие фигуры. Не хотел неоправданных жертв. Если бы догадывался, что тропы закрывают не более трех человек, разве стал бы сдерживаться. Его люди тоже не крестьяне.
Дежурный хлопнул по внутренней обшивке вертолета: «Сходятся».
Борта опустились до высоты ста метров и по-осиному кружили над позициями монахов. Но действия внизу развивались, как и следовало ожидать, независимо от посторонней угрозы. До последнего не открывали огонь. Машины продолжали продвигаться к месту укрытия засады. Когда первая пересекла невидимую запретную черту, неожиданная гулкая, раскатистая очередь распорола напряженную минуту. Эхо крупнокалибера оглушительно затрещало, покатилось по горам, рассыпая предупреждающий визг и щелканье по склонам и ущелмм.
Грузовики резко притормозили. Но так как дальнейшей стрельбы не последовало, то и машины стояли. Никто из них не выпрыгивал, не высовывался.
Передний грузовик снова двинулся с места. И снова бешеная очередь трахнула так, что воздух вторично раскололся над дорогой и вздыбился по отрогам гор. Долгий перекат трескотни больно бил по ушам. Насыпь высоко взвилась песчаными фонтанчиками.
На вертолетах тоже различили непривычно громкую очередь пулемета.
Чан снова взял бинокль.
— Мошенники. Установили пластины на пулеметы. Используют звуковой эффект для подавления воли и решительности. Давят на уши.
Полковник не преуменьшал. С машин никто не спрыгивал.
Но позже, вероятно, последовала команда. Один юнец соскочил с кузова, побежал, резко меняя направление. Но не сделал десяти шагов, вскинул руки и ткнулся лицом в придорожные камни.
Вновь настороженное ожидание.
Пробный рывок второго. Но и его скоро постигла участь первого. Зарывшись голояой, он лежал в позе продолжающего бежать.
Снова недвижность! Выжидание.
— Без сомнения, один пулемет наставлен на нас. Если начнут стрелять, наш гроб примет вид рыболовной сетки.
Слова пилота действовали отрезвляюще на желание открыть стрельбу.
Солнце поднялось уже высоко. Полные, жизнеутверждающие краски наполняли округу, все видимое пространство.
Дурманили воздух ароматом жизни и энергии. Не верилось, что стрельба настоящая и двое, лежащие у обочины, — мертвецы.
Сильна жизнь своей вечной пробуждающей силой, но и слабо перед глухим черным обрывом мрака бездны. Не верилось, что в такое светлое, по-детски теплое утро кто-то может умереть. Все принималось, как игровoe развлечение. Не более, как настоящие маневры.
Потому ошарашенно, злобно и крикливо, видно по сигналу зычной команды, почти одновременно со всех машин затараторили автоматы и винтовки. Стрельба шумная, густая. Автомобили медленно тронулись вперед.
Ответных выстрелов слышно не было. Шагов пятьдесят проехали грузовики, а с них все стреляли и стреляли. Палили наугад по горам, расщелинам, камням, деревьям, по всему, где мог укрыться человек. Гул стрельбы перекрыл собою шум роботы винтов вертолетов.
Пронзительное завывание мин уже никто не слышал. И только, когда oгненные столбы с землею франтовато поднялись у грузовиков, когда сплошной гул пулеметов покрыл собою все, что было слышно ранее, когда огненный смерч разнес железо и мясо первой машины, черный дым едко задымил над второй, когда фигурки прытких человечков, как на картоне, гвоздились к земле, распластывались на бортах, повисали на кабинах, тогда всех охватила реальность возникшего, трезвость содеянного. В воздухе запахло паленой смертью. Мины продолжали рваться с определенной настойчивостью, гробя машины и густо покрывая местность осколками.
На некоторое время атакующих охватило оцепенение. Все застыло словно в агонизирующем параличе. Даже комья земли, камни, высоко поднятые взрывами, вместе с тряпками, частями тел круто зависли в воздухе: как бы утверждая вечность мгновения происходящего.
Очнулась…
…И снова пошло по кругу сплошная свистопляска всепокрывающей смерти.
К подобному повороту событий толпа готово не была. Фигурки дружно побежали назад вдоль дороги, стремясь поскорее скрыться за поворотом от глаз хладнокровных монахов. Четыре покореженные машины дымили черной копотью. Гарь стлалась по земле, оставляя тяжелый запах горящей соляры и трупов. По обочинам ползали ужасно обгоревшие раненые. Их было немного. Но они были, и картина от этого была ужасней.
Офицеры подавленно наблюдали за событиями.
Почти сотня человек лишились жизни в первые минуты боя. Одиннадцать машин сумели отъехать. Две стояли невредимые, но что-то у них вышло из строя. Одна из них, скособочившись, одиноко стояла среди дымящихся грузовиков.
Действия монахов выглядели неторопливыми, рассчитанными. Будто они буднично отрабатывали давно заученный и достаточно приевшийся урок. К группе у дороги, ловко прыгая по неровностям, подходили остальные. Охватывали широкий периметр по фронту и с одной стороны, сверху, заходили находящимся на дороге боевикам в тыл. Тяжелые пулеметы устанавливали на треножник и без лишних, уморительных трудов перекатывали по неровностям местности.
Ученики школ довольно умело рассредоточились на том кусочке местности, что была предоставлена им судьбой, открыли непрерывный огонь в надежде подавить противника численностью и плотностью огня. Они все шире расползались в стороны, как аморфное чудовище, растекались на местности, выставляя свои щупальца-людей широко вдоль дороги. Перешли на осадный метод ведения огня.
Монахи, после оглушительного залпа, молчали. Выжидали. Когда стрельба поредела, они открыли одиночный огонь. Огонь редкий, штучный, что, казалось, стреляет не более двух человек. Только оглушительные короткие очереди пулеметов изредка вспарывали однообразное течение перестрелки.
Но каков результат.
То там, то здесь вздрагивали тела, неловко корчились в предсмертной судороге, медленно скатывались по откосом обратно к дороге и застывали. Некоторые, наиболее высоко забравшиеся, нелепо размахивая конечностями, как плохо подшитые куклы, катились вниз, в общую свалку трупов. Раненые самостоятельно сползали вниз.
Никто больше не стремился вперед. Стреляли, почти не высовываясь.
Бой затягивался. Боевики немного пообвыклись, стали менять позиции. Перекатывались с места на место, ловко перепрыгивали камни, резко перебегали. Часть пыталась обойти монахов, но нарвалась на тихо поджидавшую их пятерку молчаливых. Они занимали шагов восемьдесят по ломаной линии, но вместе с манекенами их казалось очень много. Некоторые чучела подпрыгивали от попадавших в них пуль, иногда разрывались на части. Это вызывало дикий вопль восторга и бешеной радости в стане атакующих. Они в экстазе чувств подбрасывали вверх винтовки. Но восторг был недолгим. Монахи жестоко напоминали о своем здравии. Несколько, из невыдержанных, конвульсивно задергались, проклиная собственную легкомысленность. Боевой запал парней иссякал прямо пропорционально увеличивающимся потерям. Каждый теперь старался наглухо втиснуться поглубже в щель, яму, под камень.
С вертолетов старательно высматривали потери в среде схимников. Пробито порядка пятнадцати манекенов. Двое монахов, похоже, были ранены. Убитых не наблюдалось.
Небольшая группка монахов сдерживала прицельным огнем весь фронт атакующих. Они не торопились. Подходили несколько человек, занимали позиции шире по линии обороны, спокойно устанавливали чучела, и сами с мертвящей выдержкой вели губительный огонь.
Потери росли. Ученики спешно бросили мысль уничтожить монахов и дружно отходили назад, подальше от них. Много распластанных тел усеивали склоны. Победных кличей больше не слышно. Монахи