Вдруг резкие, вибрирующие вопли кошек растревожили успокоенную тишину покоев. К Русу большими прыжками приближались коты. Мус, уже оправившийся от своих дальних странствий. Цик и Маг. Они вскакивали на плечи, лизали щеки, устраивались удобнее. Но последующий грозный рык ягуара живо согнал их. Огромная, клыкастая морда так скалилась, что трудно было понять: рад тот или нет. В два прыжка покрыл расстояние от дверей до Руса. Мощное тело взлетело с легкостью пушинки, и теперь Русу предстояло опасаться, как бы Яр не задушил его. Горячий шершавый язык отечески грубо и трогательно лизал лицо, шею. Зверь гортанно мурлыкал какие-то свои звуки, разевал пасть во всю ширь и снова принимался обнюхивать давнишнего друга.
Но вот в дверях замаячила фигура Вана. Трудно было сейчас определить в Большом Чемпионе степенного, неторопливого брата. Как мальчишка, махал он кулаком и ворчливо кому-то грозил:
— Дряни окаянные. Как бегают. Легко ли это с двумя ногами угнаться за четырьмя?
Старый и молодой сцепились в сумасшедших объятиях. На их плечах гордо переступал Яр, смотрел на всех, как бы показывая, что он обоих хорошо знает.
— Если б ты только знал, Руса, как больно терять все дорогое, что имеешь. Не могли мы не поднять людей. Братство наше выше родственных уз. Ты наш брат. Не играй больше так судьбой. Сердце мое — не кремень, не бамбук пустотелый. Нельзя вручать жизнь в чужие руки. Нельзя.
Монахи удивленно смотрели на Вана. Столько слов. А Чемпион продолжал. Он изливал все, что накопилось за тяжелые дни.
— …Теперь ты стал настоящим монахом. Только вот помыслы твои очеловечились, лицо приняло мирской облик. Лишнее. На челе появилась рябь суеты. Обилие сторонних мыслей путает тебя. Плохо это. Оно не позволяет до конца сохранять разум чистым и свободным. Каждый последующий шаг твой при таком состоянии явит суматошность, не до конца проверен, не до конца додуман. Тебе еще предстоит стать властелином своей мысли. Но ты все равно сумел остаться достойным нашего братства. Сумел быть выше врагов. Непривычно для них столкновение с нами. Не теми путями бродят их души. Не те мысли прокладывают им тропы. Я горжусь тобой. Такие перепады и водовороты судьбы случаются крайне редко. Ван безумно рад, что наши наставления не пошли прахом, и все, что дали тебе, нашло благодатную почву и принесло стойкие всходы. Не зря мудрый Пат и прозорливый Дэ закладывали в твою ненаполненную, ждущую душу все лучшее, что имеет разум. Ты стал тем, кем должен быть. Ты состоялся. Пусть слаб еще в лабиринте дикой жизни, но воля и дух держат тебя на достойной высоте. Меня просили передать самые добрые пожелания от наших братских монастырей. Ты сумел большое сделать: сблизил отчужденные храмы «Лотоса». Ведь ничто так не направляет мысли в одно русло, кок общая судьба, общая беда. Глубокий поклон тебе от всех братьев-монахов и благословение. Рус утер глаза хвостом ягуара.
— Смотрите! Все смотрите, — молодецкий, не по возрасту гулкий голос Чемпиона вновь вызвал широкие улыбки на лицах присутствующих. — Где это видано? Слезы глупости льют только сердобольные миряне. У них души — мочалки банные, впитывают постороннюю влагу и слабость. Не пристало брату плакать.
Ван еще крепче сжал Руса в железных объятиях, скрывая в его плечах свою, неожиданно навернувшуюся слезу.
Но Рус не скрывал своих слез. Он среди братьев.
Не это ли та радость, которая делает человека человеком счастливым, приобщенным к своему кругу? Что еще надо? Чувство значимости, необходимости для своих друзей, братьев. То чувство, когда знаешь — жить нужно. Жить для тех, кто ради тебя живет. Жить с ними, мыслить с ними.
Миг полного насыщения.
Что еще нужно?
Глава вторая
Генерал раздосадованно, но не строго посмотрел на Чана, когда тот с мнительной задумчивостью медленно вошел в кабинет. Аккуратно прикрыл дверь, уселся напротив, раскрыл папку с бумагами и выжидательно уставился на шефа.
— Что, брат по несчастью, мне тоже вот так сесть перед министром и добросовестно высчитывать морщины на его лице? Так посоветуете? Каким языком разговаривать мне с членами кабинета?
— Вовсе нет, товарищ начальник.
Шеф поморщился. Ну, Чан. Такой тон. Что доржит его так уверенно на плаву? Совсем не выглядит побежденным.
Глядя на него, генерал успокаивался. Исчезало раздражение.
— Наверное, у тебя опять есть что-то такое?
— Есть, и очень неплохое.
— Ну-у. И за Виня есть что сказать?
— И за него тоже. Этот бездарь спровоцировал проповедников. То был единственный ответ с их стороны.
— Вы им продолжаете симпатизировать.
— Как сказать. Для меня важно, что монахи в любом случае наши, не американского подданство.
— Хитер, что и ценю в тебе. Сумеешь убедить некоторых сомневающихся.
— Думаю, просто не стоит лишний раз напоминать им. Сейчас никто никуда не торопится. Все, кто благоразумен, опустились в кресло, выжидают.
Генерал снова, в который раз, пристально уставился на подчиненного. Ему сейчас яснее подумалось, что его офицер не столько занимается своими прямыми обязанностями, сколько изучением внутриполитический обстановки в стране.
Легонько заиграл пальцами барабанный марш по столу.
Хотелось как-то растормошить Чана, опешить чем-нибудь, чтобы ему пришлось крепко думать.
— Ну, а если кто упорствовать будет, начнет требовать подробных разъяснений, превентивных мер?
— Не думаю. Но если такое и случится, то на этом и кончится его необдуманное топтанье на земле.
— Как же это?
— Не знаю. Они нередко мстят с помощью ядовитыми тварей.
— Это нехорошо, — не нашелся сказать что-то более резкое генерал.
— Ясно, понимаю, — с той же наивностью поддержал Чан. — Но они не медлят, если им кто-то серьезно угрожает. Свидетелями последних событий вы также являетесь.
Шеф нахмурился. По лицу нервно пошли пятна негодования.
— Мы имеем множество возможностей наказать отступников.
— Можем. Но сначала требуется доказать их причастность.
— Докажем.
— Если бы. Их улики только при них.
— Мне с каждым словом, товарищ полковник, все более приходит на ум, что ты омонашился. Сначала были просто рассуждения на заданную тему, но теперь смотрю, тебя трудно переубедить.
— Нет-нет, я тот же. Верьте. Просто некоторая практическая сторона мышления перешла ко мне.
— А раньше?
— Раньше недоставало чувства реальной значимости и полноты опасности.
— Но ты контрразведчик. От тебя требуется прежде всего работа.
— Сейчас контрразведчик, а завтра покойник. К чему тогда все потуги? Чтобы толково работать, я должен сначала много думать. Я не палач. Я делаю и приказываю. Мне видней обстановка в тех группировках, о которых верха знают только по отчетам. Я не хочу, чтобы мои дела находили пустой отклик в озлобленных душах людей. Мы и так много ворочаем палкой, не имея понятия, нужно это нам или другим.
