не твердый материал, который, при определенном давлении и обработке, можно с успехом направить на службу зaинтересованной стороне.
— Этот не твердый материал еще никто не смог не то что в руки взять, даже увидеть. Ои слишком горяч для наших щепетильных пальчиков и слишком неудобен для нашего хода рассуждений, — генерал исподлобья смотрел на своего любимца. — Но вы сели на своего конька, хотел бы посмотреть, чем все это кончится. Мне недолго служить осталось.
С дальнейшим развитием своих мыслей Чан почему-то становился более непроницаем, никак не реагировал на колкости шефа. Продолжал с отработанной монотонностью диктора.
— Нужен максимально тактичный контакт. Предмет обработки очень взрывной. Незаметное воздействие. В этой области проповедники превзошли нас.
— Браво. Только почему эта педагогическая тонкость упоминается не тогда, когда нужно. Почти все утеряно. Что дальше? Это ваш метод, но каковы ваши шансы? — начальник жестом как бы приземлил все ранние доводы Чана. — И все же сейчас не это главное. Не слишком ли много времени мы уделяем для одного, пусть даже чем-то выделившегося парня? Сейчас, в сложившейся ситуации вокруг нас, будущее, самое ближайшее, так затянуто туманом неопределенности, что не стоит того пота малоизвестный агент, от которого не предвидится никакой пользы в ближайшие три—пять лет. О себе нужно думать. Над нашими головами враждебные глаза. Под наши стулья двигают статьи закона. Шурупишь?
Лицо полковника приняло ученическую учтивость.
— Разрешите продолжить.
— Обязательно, друг мой. Только вы сможете оградить меня от наветов и упреков в служебном несоответствии. Вас я никогда не останавливаю на полуслове: только стараюсь дополнить, вразумить там, где вы по молодости немножко расходитесь с общей линией руководства, — лукаво уведомил шеф.
— Многое гораздо проще, — невозмутимо полемизировал офицер, — когда имеешь по делу много материалов. У меня собрано достаточно, чтобы предпринять обходные действия в случае упорного нажима недругов. Я к чему так долго и разноречиво вел доклад? К тому, что на сегодняшней стадии развития воспитанника из него может получиться все, что угодно. И он до конца будет предан тому, с кем в минуту созревания будет находиться.
— Ой, мой любимый Чан, не осталась ли та минута в горах, где так бесславно почил злополучный Винь? Как вы долго тянете. Я чаю захотел.
Генерал нажал кнопку. Через полминуты на столе стояли две чашки дымящегося напитка.
Но полковника, казалось, не задевали намеки шефа. Отпивая мелкими глотками чай, он с нажимом продолжал:
— Этот человек, имеющий в свои неполные двадцать два года около сотни убитых, мягкий, незлобный характером. Из донесений сотрудников, следивших за ним и сотрудничавших с ним, указывалось: медлителен, не торопится принимать самостоятельные решения, сторонится рискованных действий. Встречались определения и такие, как слюнтяй, недотепа и прочие. Так что я более оказался в плену тех источников, что приходили ко мне на стол. Но уже тогда, анализируя его действия, улавливая междустрочие, сопоставляя все имеющееся у меня, я формулировал свои выводы. Осторожность его была высокопрофессиональной, а вот сами действия настораживающими.
Начальник шумно прихлебнул чай.
— Между строк, ну-ну.
Ирония прошла мимо Чана, как пар от чая.
— Ко всему прочему агент податлив, несмотря на внешнюю жестокость. В глубинах его души царит благодушие незнания, спокойная безмятежность бытия, наивность ребенка. Его состояние, воспитание подходит под определение искусственно взращенного интеллектуала. Кристалл, выращенный в невесомости. Чистейшей прозрачности и пустоты. Никаких разлагающих добавок. Он-то и двусмыслия не осиливает. Все до него доходит буквально. С этим я встречался в его запросах, когда он резко требовал уточнить или объяснить ту или иную ситуацию.
— Сейчас я, пожалуй, вас лучше понимаю. Генерал ссутулился, обхватил чашку двумя руками и залпом допил остатки.
— Через него может пройти что угодно, и не исказиться, нe преломиться. Бесцветный. Прозрачный, как вакуум. И потому страшный своей нечеловеческой естественностью. Разум, не замутненный критическими мыслями. Он не сопротивляется сказанному. Только сейчас то, что в него вложено, начинает проходить стадию осмысливания, критику сомнений жизненных ситуаций. Только-только начало в нем формироваться, складываться собственное понятие.
— Я немножко иначе думаю. Когда человек остается один, без привычного окружения, он больше думает. Так что тогда, еще четыре года назад на базе, у него начало формироваться собственное мнение. Я достаточно ясно выразился?
Полковник согласно кивнул головой. Тот лабиринт, в который он впутывал шефа, снова не помог. Досадно. Но, главное, пока что генерал не противится и не отрицает его рассуждения. Какие-то штрихи сочувствия останутся при нем. За это сейчас надо бороться.
— Но вам известно, как уплотнено время на спецбазах. Какие неполные, неоконченные мысли формируются в голове молодого человека. Там, рядом, не было мудрого наставника, авторитетного учителя. Там были грубые, неполноценные для общества субъекты. Что он мог у них перенять? Перенял ли? И вот сейчас, я думаю, у него тот момент, когда при определенных условиях можно склонить чашу весов хотя бы в нейтральное положение. Уверен, сейчас у него еще нет стойкого иммунитета к последующим убеждениям, пусть они будут даже противоречить ранее известному для него. Сами монахи не будут иметь ничего против моих контактов с ним. Да и от дальнейшего сотрудничества с нами, думаю, они не откажутся. Он ребенок. Молод. Есть время изменить ситуацию в нашу пользу. Нужно нам вовремя остановиться, не дать повода для преждевременной ярости, озлобления.
— Добрый Чан. Детский педагог в звании полковника. Как это все выразить мне там? Я тебе уже говорил, что мои уши вытерпят все что угодоно. Но там все это примут несколько иначе. Это первое, что нам угрожает. Второе: не думаю, что монахи допустят в святая святых и позволят нам духовно воздействовать на брата их веры. Четыре года назад это еще было возможно. А сейчас мы не у дел.
— Еще не все потеряно. Свою уверенность базирую на основании вот этой, очень интересной магнитофонной записи. Совсем недавно переправил к нам наш сотрудник с той базы, где проходил курсы воспитанник.
Чан выложил на стол кассету, которую генерал, не скрывая удивления, взял в руки и стал рассматривать, как мудреную игрушку.
— Эго уже новость. Вы ставите загадки, полковник. Если здесь есть кое-что существенное, то мы сможем найти чем изъясняться на уровне министерских дебатов.
— Как вам известно из материалов по монастырю, обитатели его — поголовно сироты. Это даст возможность монашескому клану до конца быть преданными друг другу. Но у нашего подзащитного, к нашему большому облегчению, имеется родной дядя. Он работает где-то в японских секретных службах. Aгент — не сирота. Вот с этого мы и начнем продолжение нового варианта.
— Это уже весомо. Не зиждется только лишь на ваших собственных симпатиях. В ваше умение находить много общего с людьми я верю.
— Мне бы только увидеть его, поговорить.
— Ну, это как получится. Главное, что и мне есть теперь что сказать в кабинете. Этот самородок нужно обработать так, чтобы получить ценный камень, чтобы он стоил потраченных на него усилий.
— Именно, — удовлетворенно поддакнул Чан. — Чтобы он стоил того, чего может стоить при своих возможностях.
— Ой, Чан, какая дипломатическая осторожность. Неужели нельзя сказать немножко больше для пущей убедительности. Время сгладит. Не бойся давать авансов, и ты будешь принят в каждом кабинете. А то становишься таким же уклончивым, как эти монахи, брат Чан.
Оба скупо рассмеялись.
— Ну хорошо, в этом вопросе ты меня придержал. Можно согласиться, что с агентом еще не все потеряно. Первостепенная дилемма, что еще добавить. И на каких волнах разговаривать с кабинетными?
