баловству мартышки перед отражением в зеркале. От вас я ждал фактов, доказательств, фотографий.
Тян утомился стоять, поэтому поспешно заговорил:
— Майор Винь с фотографом находились на одном вертолете. Этот борт и был сбит монахами. Взрыв не оставил никаких улик.
— Не повторяйтесь, капитан. Из ваших депеш мне хорошо известны подробности. Я надеялся, что часть пленок сохранится или предпримутся шаги, чтобы найти их. Но, вижу, зря уповал на везение, на вас. Кроме, как брыкаться, нам ничего не остается. Мы потерпели фиаско. Приходится констатировать это с той убедительностью, с которой она предстало перед нами. Кроме полковника Чана, никто не смог компетентно оправдать себя, представить нужные аргументы. Его люди толковее.
— Но мы можем использовать свидетелей: армейских офицоров, солдат.
— План операции составлял Чан. Никто, кроме него, не знал подробностей. Что могут сказать офицеры? Второе: подумали вы, кто возьмет на себя ответственность требовать создания комплексной комиссии? Сколько это займет времени? Пустой шум никому не нужен. Да и каким образом они докажут, что то были именно схимники, а не бандиты, не иностранные диверсанты? — голос Теневого завизжал на пискливой ноте, задребезжал нетерпением. — Вы пришли с голыми руками, с бездоказательными истинами. И вообще, вы так же никчемны, как и ваш предшественннк. Он плохо кончил, потому что переусердствовал. Опасайтесь и вы. Почему мне попадаются такие недалекие служаки? Лучше бы вы стояли вольно передо мной, но дело говорили, чем так вытягиваться и тормошить ненужные мысли.
— Прикажете идти? — согнулся Тян.
— Идите. И пишите мне подробней: каждую мелочь, для вас не значащую. — Теневой жестом остановил приготовившегося было идти офицера. — Кто еще сможет написать? На кого можно положиться?
— Через час я представлю список.
— Завтра, в одиннадцать я жду вас здесь. Посмотрю на этих людей. Может быть… В общем, думайте, думайте.
Глава одиннадцатая
Все рушилось.
Был страшен поединок.
В упор
Друг с другом встретились века…
Разговора не получилось. Каждый держал свое лицо.
Маленький сидел, нахохлившись, в своем непомерно большущем кресле и невнятно глядел на сидящего перед ним гордого старика.
Все получалось не так, как он желал. Этот воин, словно покрытый налетом годов, оказался так же непробиваем, как поверхность космического тела неподвержена ударам метеоритов, убийственной дозе радиации, плавленной жаре солнечных лучей и сквозному холоду космической мерзлоты.
Вот он, землянин, сидит перед ним и, в отличие от многих, не выказывает ни тени беспокойства, ни волнения. А ведь Теневой знал многих, очень разных. Но такого безразличия к мирским атрибутам видеть не приходилось.
Человек!!!
Человечек неловко поерзал в кресле. Глаза неудовлетворенно бегали no предметам, словно они пребывали в этом помещении для того, чтобы раздражать государственного деятеля. Наконец он, своеобразно мотнув головой, продолжил:
— Что ты печешься о народе, старик? Где ты сидишь, чтобы о нем толковать? Займи сначала подобающее место. Все мы сильны и правильны со стороны. Но каждый правитель должен знать: плебс есть плебс. Как его ни именуй. Чернь. Сидишь где-то в закуте, мечтаешь. А ты вот возвысся хоть немного, посмотри внимательней. Прежние мысли твои наверняка сменятся другими, более прозаическими, земными. Самые благие пожелания размываются о муравьиную анархию масс. Каждый тянет себе. У каждого свое на уме. Всем никогда не угодишь. Всегда в толпе присутствуют представители всех сословий, всех категорий падшего люда. Но все требуют свое. Что станется с государственностью? Все твои старания как что-то должное. На тебя смотрят, как на контру. Сами в себе разобраться не могут. Ссорятся по смехотворным пустякам. Судятся. Морды бьют. Нож в спину втыкают. Ты им о чем-то возвышенном, чистом; они тебе рыло хихикающее щурят, пальцем тычут, стукнуть норовят. Поживешь так среди них, посмотришь, да плюнешь на все. Их-то каждый год новые толпы. Лица все разные. Что для каждого сделаешь? А общее не воспринимают. И думаешь тогда не о народе как таковом, но о стране, о державе, которую давно пора переводить в передовые, могущественные. Вот тогда какую-то ответственность почувствует плебс. Понимать начнет, гражданином какой страны он является. Как в Европе, в Штатах. Там ворчат, но терпят. Не лязгаются с обиды рожей в грязь. Знают, кто они и кто соседи. Марка. Авторитет. Терпят и гонку вооружений и авантюры прочего толка. Потому что сила, национальный дух, гордость каждой личности за свою страну. С такой толпой легче договориться. Китайцам пора уже иметь свою маленькую войну. Победную. Она нужна, чтобы каждый почувствовал себя членом одной семьи. Это тонкая политика. Вот вы, все ваши секты, в принципе добиваетесь того же, но иными, противозаконными, авантюрными методами. Идете против конституции. Чего добьетесь? Раздвоения нации? Из одной толпы разные крики? И все. Но это и худшее, что вы можете сделать нам по отношению к внешнему врагу. Китай опасен врагам, когда он един. А ток, что мы? Благодаря вашим медвежьим потугам монголы, потом маньчжуры сумели овладеть Поднебесной. Вы изнутри рвали метрополию на части, не позволили уничтожить зарвавшееся племя. Никогда из-за ваших крестьянских войн Срединная не смогла утвердиться в той мере, какая предначертана ей в истории. Вы всегда играли на руку внешним врагам. Из-за угла бьем европейца или американца. На большую войну национальной гордости уже не хватает. У каждого свое в голове. Каждый считает себя правым. Из нищеты все века выбраться не можем. Парадокс. Могущественнейшая держава и беднейший народ. Преломление государственной сути. Кому сказать? Дико. Неправдоподобно. Но это так. И самое печальное то, что держава надрывается, напрягает все жилы, чтобы занять место среди первых, но всегда находятся пустоглаголящие иждивенцы, которым ничего не стоит с бредовыми мыслями, утопическими идеями мешать общему продвижению вперед возмущать народ дешевыми лозунгами, пользуясь его необузданностью, анархичными влечениями, толкать его на противные государству деяния. Почему-то ностальгия по архаичной вонючей старине туманит разум, ущемляет гордость. Видишь ли — с ними не посоветовались. Не посидели за одним столом. Значит, надо смуту плескать. Таких же бродяг и отшельников собирать. Дрянной правдой, как фиговым листком, прикрываетесь. Плохо. Плохо, когда в стране имеются такие затворные, оппозиционные сборища. Эгоистично. Мелко понимаете все вокруг себя. Почему мы не трогаем филиалы «Триад»? Потому, что они не противопоставляются обществу. Понимаете саму существенность данного состояния? Они не вредят. Это основное. Поэтому их можно терпеть.
Теневой остановился. С видом правого выпрямился, откинулся на спинку кресла.
Патриарх с неприкрытой иронией смотрел мимо человечка.
— Скажи что-нибудь в ответ, мудрейший, — насмешливо выпятил нижнюю губу Теневой.
Патриарх со взрослым сожалением посмотрел на Пигмея.
— В твоих словах, простейший, нигде правда не стоит на двух ногах. Слова твои опираются на скомканную ложь, вытканную из дежурных фраз. Это не опора для политика. Эгоист думает для себя и делает себе свое. Но государство — в любом случае народ. И это прежде всего. Об этом должен помнить каждый политик, каждый правитель. Слова великого поэта Гу Янь-у никогда не потеряют величественной истины существующего: «За процветание или гибель родины ответственен весь народ». Сегодня вы трубите всем, что действуете от имени народа, но всячески стараетесь принизить его, обезличить, умалить прошлые
