достижения. Отваживаете от самостоятельности по причине общей необразованности. Только преступник может договориться с преступником. А ты — преступник, занявший государственное место. Мыслишь, как законченный эгоист. Стяжательство свое, тщеславные устремления к тирании, деспотизму, абсолютной власти прикрываешь демагогией о недоросшей сознательности масс, классовой борьбой. Сам-то ты дорос ли, чтобы понять человека, человечество? Сел на высокий стул и зришь с озлоблением непонятного в свою тарелку. Слова твои рассчитаны на тех, кто любуется красотой фразы, но не ее помыслом и глубиной. Недодуманы, как трескотня ружейных выстрелов. А народ? Он вырастет…
— Ха-xa-xal — исказившись, перебил Теневой. — Веками воспитываешь, а в дураках остаешься. Утопия.
— Потому и получается, — не возвысил голос Пат, — что народу, кроме красивых фраз, голой риторики, обильных обещаний никто ничего не дает. Ему приходится пути выживания искать самому. Оттого бандитизм, преступность не покидают этот мир…
— Ого, социализм тронул, — снова не выдержал Теневой. — Китай слишком велик, а Европа слишком мала, чтобы те же вожжи держали Поднебесную. Но хватит, оставим эти бестолковые разговоры о существе фразы. В конечном итоге не они определяют положение в жизни. Пусть вы для себя ничего не желаете и не боитесь репрессий. Вам, наверное, уже пошел второй век. Я в два раза моложе. Меня довольно часто посещают холодные мысли о загробном. Но вас, вижу, устрашающая дилемма нисколько не тревожит. Или вы уже пережили тот мерзкий период внутреннего ужаса, или для вас и впрямь разговоры о благе земном — временная, преходящая, никчемная суета? Как говорится: все еще впереди, все еще там. Но за ваших братьев-сектантов что вы скажете мне? Они не переступали того пороги законности и правопорядка, за которым следуют законные меры наказания? Или сумели оказаться не у дел, как и вы? Вам сто лет. Суду неудобно придираться к вам. Патриархов у нас почитают. На здоровье можете сослаться. Суд поверит. Возраст. А вот ваши сотоварищи. Они гораздо моложе. Что вы на это скажете?
— Только то, что сказал уже пять минут назад. Дополнить мне нечего. Все, что я знал, знаете вы.
— Так ли? Большой Чемпион тоже, скажете, не преступал нормы закона?
— Он чист и холоден, кок горный ручей. Если кто и обжигается об его холодность, то только тот, кто не уважает порядочности. Ему восемьдесят пять, и дай бог всем так праведно прожить, как это смог он. Любой адвокат намного поднимет свои ставки в деле защиты Вана.
Человечек пригнулся ближе. Мелкие зубки опасно оскалились.
— И в Циндао был не он?
— А кто был?
— Так я вас об этом спрашиваю.
— Но я там не был. Не могу являться свидетелем.
Маленькие глазки бешено светились.
— Он сумел чистым выйти из игры. Но все в один голос утверждают, что так авантюрно мог действовать только он.
— Трудно сказать. Неплохо было бы уточнить, сколько получили те, кто утверждает денное,
— Иронизируйте, святой Пат. А ведь в моих руках многое, если не все.
— Все в руках Всевышнего. Ван никогда не переступит более, чем требует жизнь. Он аскет.
Теневой разогнулся. Глаза перестали светиться бешенством.
— Хорошо, допустим. Ван не был главой монастырей, и его более как чудаком не назовешь. Но ваш самый деловой настоятель Дэ. Из всех вас живущих его непомерно тянуло в мирские интриги. Он и в соревнованиях вечно толокся, и бывал там, куда не след ему соваться, и ружьишками в определенный момент запасся. Не уследили только, сколько. Все еще наивно полагали, что с монастырями лояльные отношения, и тропы государственных интересов не пересекутся. Ан, все наоборот. Это же оружие повернуто против нас. Оружие лучших марок. Наши спецслужбы не имеют того, что имеете вы. Настоятелю не уйти от следствия.
— Несерьезно. Вам нечего против него выдвинуть.
— Полковник Чан выдвинет, — маленький на минуту замолк, противно уставившись на Патриарха. Его слова вязли в путине дремлющих глаз оппонента. Служитель не реагировал ни на какие подвохи. Его лицо оставалось невозмутимым. — Чан еще молод. Он не будет брезговать мирскими благами, своим местом.
— С ним и разговаривайте, — сказал, как отрезал, старик.
— Свидетелей в Шанхае наберется более чем достаточно.
Пат снисходительно улыбнулся.
— Видите, вы столько навербовали шаек, что не в состоянии оказались не только толково управлять ими, но даже уследить, кто и на каком этапе должен действовать. У вас смешалось все, как в первородном котле. И инцидент в горах (люди «Круга» затеяли перестрелку с парнями из Шанхая), думаю, доведен до вашего сведения. Так что очень могло статься, что и в Великом городе интересы некоторых банд легли в основу ваших размышлений.
— Не морочь мне голову, старик! — не выдержал Теневой. — Мне известно больше, чем думается тебе. За молодого принимаешь? Я знаю, когда может быть случай, а когда — подтасовка.
— Верно, — слишком спокойно для накаляющейся обстановки молвил Пат.
— Невежественный старик, ты забываешь, что все ваши оппозиционные секты запрещены и распущены еще в сорок девятом. Все прочее, что сумело скрыться, является преступным, противозаконным. Высоко оперся, если нагло игнорируешь параграфы. Вы имеете оружие, и уже только поэтому должны быть ликвидированы. В документах наших служб имеются более чем достаточные сведения о грабежах, контрабанде, насилии со стороны монастырей. Только это уже ведет вас прямехонько на прочную веревку высокой виселицы. Не играй с огнем. Своим глупым необратимым упрямством можешь погубить своих братьев. Нынешние времена не дают поводов для необоснованных обольщений. Опасно самоуспокаивться. Отвечай.
— Не надо сравнивать нас с бандами. Вы им покровительствуете. Вы их знаете. Мы монахи. Житие наше мирное, неслышное. Обвинения ваши не в тот адрес.
— Каков подлец, а? — голос Теневого начал срываться. Пальцы крабово ухватились за край стола. — Неслышное житие. Хитоны ваши под цвет ночи. Те, кто молится денно и нощно, для кого цель — обезгрешить свою плоть, искать истину во Всевышнем, слиться с ним, они почему-то носят ярко-красные, огненно-желтые накидки. По ним издалека видно, кто они. Лжешь мне все. Враки. Государственному человеку мороку наводишь. Старый дед, а такой гадкий. Чего же стоят твои последователи? Порядочные союзы самораспустились, остались только отъявленные преступники. За вас я и возьмусь. Оппозицию не потерплю. Ревизионистам, уклонистам, прочим враждебным элементам нет места на территории Срединной.
— На все воля неба.
— Туда я и отправлю вас всем скопом. Оружие заимел — кланяться велишь. Гордость замучала. Плебей. Черная кость твоя не станет белой. Знай свое место, непутевый.
— Большой артист. Знай, простейший, у мерзавцев кость не светлеет от скверн.
— Поговори! То твои последние слова, холоп, — сдавленным голосом хрипел Теневой.
— Ничтожный чинуша, свои поклоны отбивай.
— Грозишь мне, запугиваешь!
— Не мне страшиться тебя, жалкого вырожденца.
— На Вана надеешься? Найдутся руки и на него. Нет непобедимых.
— Есть. Тебе, пугливому, не ведающему холода лезвия тьмы, этого не понять. Ты тени боишься. Как с тобой серьезно разговаривать? Клоп, взрастившийся на кляузах. Только смрадить и можешь. Ван переживет тебя и твоих родственничков.
— Ты!.. Ты! Хам. Переходишь все границы приличия.
— Ты их давно оставил в стороне. Власть подвержена ударам, а ты, горе-политикан, забываешь серьезные истины. Нет дыма без огня. Не бывает смерти без причины.
— Замолчи, негодный! Не то велю голову отрубить. Дальше обоим не стоило выяснять, кто есть кто.
Кровь залила сердца…
