Руки до боли в жилках сжимают голые коленки. Но и на этих белоснежных, холеных ручках синева возраста, резкие прожилки годов, жестокая печаль времени.
Снова колкий взгляд придирчиво всматривается в тело. Все вроде бы хорошо. Но вот шея. Кожа не так упруга, не так эластична, как хотелось бы.
Вес…
Тяжелый, низкий страх холодит разум. С каждым годом настойчивее. Тяготит оптимизм и имеющееся счастье. Откуда он исходит? Чего ей и кого бояться? Ей, от которой, от имени которой трепещут команды кораблей и пароходов всей Юго-Восточной Азии.
Вонг.
Мадам Вонг.
Разве не она стала владычицей морскою, демоном во мраке, сатаной и чертом в людских душах? Стала.
Явилась. И еще как!
Редкая слава редкой женщины. Живи, довольствуйся. Зачем гневаться. Но откуда он, липкий, исподтишка ползучий, крадущийся страшок? Возраст.
Это не впервой. Хотя раньше она так не думала. Но пятьдесят — не шестьдесят: далеко различные понятия. Да, она не вечна. Природа-мать судным днем всех восстанавливает в своих правах. А это уже несправедливо. Для чего тогда столько и так копила, грабила, убивала? Для чего?
Дочь?
Наверное, дочь. Все богатства и сокровища, умело разбросанные по банкам мира, тайникам Филиппинских островов для нее. Но дочь, она не отвечает чаяниям матери. Распутной стола. Закрытые колледжи, пансионаты не смогли вырастить ее достаточно порядочкой и сдержанной. Мерзость. Мадам не ханжа. Что нравится, то нравится. Но всему есть пределы. Она сама никак не ожидала. Пришлось некоторых преподавателей рекламированных колледжей ликвидировать — остальным наука. Но все же — как ненадежен мир. Ни на кого и ни на что нельзя положиться.
Мадам в сердцах топнула голой пяткой по ковру. Знала, на нее тоже нельзя положиться. Но мир гнил. Никто но требует от него добродетелей, но и он пусть не суется в чужое.
И снова точеные пальчики крепко стиснули смуглые коленки.
Не совалась ли она со своим? Ответа не ждите.
Было, все было. И, наверняка, еще немало будет. Этот гнилой мир вырастил из ее дочери обеспеченную потаскушку. Девицу с приданым: легкомысленную, ненадежную.
И только сейчас до мадам дошло, что она сомневается в своем дитяти. Ее империя рухнет после нее, подобно империи Македонского. История цепко держит в памяти все. Начало конца ее империи — это надвигающаяся старость, немощность.
Да, дочь ее не злой человек, не глупый, но не той крепости, которая требуется для управления толпой убийц, лицемеров, — негодяев.
Мадам загрустила. Пальчики поглаживали полные ножки, а глаза пристально продолжали высматривать изменения в теле…
…Эта она в себе…
А со стороны…
По-восточному роскошная небольшая комната с окнами на ухоженный экзотический дворик, где рядками поднимались цветы разнообразнейших сортов и названий, чарующей красоты. Иначе как райским уголком трудно назвать этот благоухающий обильными красками жизни садик, в коем пестрота и освежающая влажность, несмотря на тропическую жару, поддерживались постоянно.
Леди сидела на широкой турецкой тахте в окружении кружевных подушечек и, глядя неподвижно в окно, о чем-то напряженно думала. На ее строгом красивом лице то сдвигались тонюсенькие брови к переносице, то вдруг резко расширялись, глаза округлялись и смотрели куда-то далеко через сад в бесконечную гладь океана. Потом успокаивалась. Взор грустнел. Она снова что-то прикидывала в уме. Тонкие нежные пальцы, повинуясь эмоциональным пульсациям, так же вслед за мимикой лица комкали голубовато-желтое кимоно, расправляли его, помогая мыслям хозяйки находить приемлемое решение.
И все же что-то печально-озлобленное светилось в ее глазах. Играющий блеск пантерних зрачков рассыпал искры ярости вокруг себя. Увкие уголки глаз у завораживающих ресниц направляли кипевшую энергию строго перед собой.
Она была прекрасна.
До раздражения прекрасна в своих эмоционало-бушуюших раздумьях. Миловидное лицо с властными манерами, капризными губками, периодически дулось на кого-то невидимого. Неожиданно иронически расплывалось в грустной улыбке, и от того лик ее выдавал богатую внутреннюю гамму переживаний и борьбы.
Но, по большому счету, хмуриться и злиться было не на что. Дела ее синдиката шли по-деловому буднично и нормально. Каждый шаг контролировался и вторично проверялся.
Три часа пополудни. Духота мореным ветерком заносилась и в этот прекрасный земной оазис. Леди легко соскочила с тахты, подошла к окну. Было тихо. Мертвяще спокойно и тягостно. Только мысленно улавливаемое шелестенье лепестков напоминало о медленно непреклонном течении времени.
Цокнув языком, леди весело улыбнулась себе, скинула халат и движениями тренированного человека проделала целый каскад замысловатых упражнений. Со стороны, наблюдай за ней, трудно было дать ей даже тридцать. Особенно приняв во внимание ее стройную, с гладкими обтекаемыми линиями, фигуру. Небольшая округлая грудь поддерживалась белым купальником, что еще более подчеркивало ее моложавость и свежесть. Стройные ноги сильны и изящны, тонкие пальцы напоминали о нежности и женственности хозяйки.
Только разговаривая с ней, опытный наблюдатель смог бы сказать, что эта женщина перешла рубеж пятого десятка лет. И как ни старалась она, но если приходилось щуриться, предательские морщинки охотно собирались у глаз. Строгий, временами злой взгляд умудренного опасностями человека выдавал ее возраст. У видевших ее закрадывалось сомнение: она или не она — эта жешцнна-легенда. Как можно так не меняться во времени, когда жизнь не сахар, когда компаньоны твои состарились и одной ногой чувствуют под собой дорогу в потусторонний мир, когда они стали тяжеловесны телом и умом.
Леди крутилась в ритме танца. И когда остановилась, большое ажурное венецианское зеркало внезапно осветило ее резким отражением насыщенного дневного света. Она разглядывала себя, мило кривлялась, пыжилась. Сравнивала себя с той, о которой пишут догадки в журналах и газетах. Дурман тщеславия обволакивал ее точеное личико, довольная улыбка растекалась по губам. Но, заметив морщинки у губ, приняла выражение ровной сосредоточенности.
Модам Вонг.
Была ли она похожа на ту, которая рассматривала себя в зеркале? Мадам — это возраст, тяжесть. Но такое легкое хрупкое тело для грозной Леди Гонконг никак не подходило.
И несмотря на сравнение, это была она — Линь Си Кай, Леди Гонконг, мадам Вонг, как называли ее все, кто когда-либо писал о ней.
Потом, как бы смутившись, схватила порывистым движением кимоно, накинула на гладкие плечи и снова задумалась.
Возраст есть возраст. Никуда от него не денешься. Время подумать о человеке, который бы находился рядом с дочерью и был бы вернее пса цепного, надежнее банковских счетов. Ее мысли вновь возвращались к переданной из Тайбэя новости, что от китайской полиции скрывается монах, бывший агент. Передававшие новость запрашивали добро с расчетом на будущие положительные отношения со службами Срединной. Но зачем ей эти несчастные триста тысяч и это добро со спецотделами. Она давно вне закона. Но вот привлечь столь отважного юношу к себе, это стоит, пожалуй, много больше. Лучше она будет щедро платить верным приближенным… все равно, как называть, лишь бы была стопроцентная надежность в человоке. Да, он сможет быть ее второй тенью. Монахи — молчаливые, хмурые люди. К ним не подступишься. Ее зрелость нуждается в надежном опекуне. Неприхотливый, не избалованный мирским развратом. Она будет за ним, как за каменной стеной. Она найдет для него и слово и материнскую ласку, чтобы этот несговорчивый юноша, щедро усыпающий свой путь телами противников, остался у нее навсегда, привязался к ней и верно, как сторожевая дворняга, служил. А там, если он будет не дурен в мирских делах, чем не пара для ее
