Детский сад

Милена оглядывала причудливый хаос на столе и на полу. Книги, снова книги, какие-то бумаги с пыльными отпечатками лап, старинные монеты… Ее вдруг охватила невольная зависть, сродни тягучей ностальгии. «Вот она, сама история. Видели бы это сейчас Вампиры». Подняв со стола увесистый черный томик, она открыла его хрустящие страницы. И поняла: экземпляр рукописный. Эти загогулины букв и размашистые чернильные завитки – все это написано рукой.

«Проникающее Вагнерово Кольцо», – значилось на обложке. Сами буквы были несколько раз энергично обведены.

– Название так себе, – отметила Милена вслух, не без ехидства.

Это была трактовка «Кольца Нибелунгов», цикла вагнеровских опер. Здесь же, в неказистой любительской манере, были изображены и все персонажи. Возле каждого – соответствующая музыкальная характеристика, только не по имени, а в виде короткой фразы-подписи из нот. На последней странице значилась одна-единственная надпись: «Заключение. Цикл “Кольцо” – единая симфония». Надпись была сделана чем-то золотистым.

«Это не так», – мысленно возразила Милена: вирусы говорили ей об обратном. А еще они сообщали о количестве человеко-часов, которые кому-то пришлось затратить на эту работу.

«Чтоб тебе!» – послышалось неподалеку, и где-то в темноте грохнулась стойка с какими-то вещами. Милена поспешно бросила книгу. С ботинками в лапах появилась Гэ-Эмка.

– Название типично в моем стиле, – с ходу заметила она.

«Она видела, что я читаю ее книгу!» – вспыхнула Милена, цепенея от стыда.

– Я утешаюсь от мысли, – продолжала Гэ-Эмка как ни в чем не бывало, – что на свете есть еще книга фортепьянных упражнений под названием «Пальцовка для изучающих». Именно так и называется! Вот твои башмачки. Примерь, впору ли.

Милена, чувствуя себя до крайности нелепо, натянула ботинок и, неловко скакнув на одной ноге, чуть не упала. Щеки просто пылали.

– Ну что, подходят?

– Да, да, наверно! – выпалила она поспешно, не успев еще толком разобраться, и снова стянула ботинок.

Гэ-Эмка громко рыгнула.

– Пардон, – извинилась она, деликатно прикрыв себе пасть лапой.

– Ты очень хорошо поёшь, – сказала Милена и сама удивилась. Вирусы подсказывали: это существо с полюса действительно поет ничуть не хуже любого артиста в Зверинце.

– Да ладно тебе, – Гэ-Эмка пожала плечами, – я и сама знаю. – Она моргнула. – Возьми, наверное, с собой.

Она протянула Милене желтоватый фолиант с партитурой Малера.

– На, бери еще и эти. – И нахлобучила сверху еще Шостаковича и Прокофьева. – Только никому не говори, что это русские.

Русских почему-то недолюбливали.

– Ой, я не могу их взять, – попятилась Милена. Как же можно!

Гэ-Эмка жалостливо смотрела на нее.

– Нет, правда не могу. Я просто не могу их взять.

Милена не стала разбираться, так ли это на самом деле.

– Я, наверное, должна чувствовать, что они – общественное достояние и принадлежат всем.

Милена действительно понимала, что эти партитуры – вещь слишком ценная, чтобы ими вот так разбрасываться направо-налево. Поэтому она протянула их обратно, этой пахнущей выпивкой и ковровым дезодорантом медведихе.

– Эх, – только и сказала та и, меланхолично моргнув, застыла с отрешенным взором. Фолианты она приняла и, подержав недолго на весу, уронила на стол.

– Как тебя зовут? – поинтересовалась Милена.

– Меня? – Медведица, втянув носом воздух, задумчиво улыбнулась. – Сейчас, дай вспомнить. Ролфа, – сказала она осклабившись. – У-ля-ля!

– А меня Милена. Милена Шибуш.

– Милена, – повторила Гэ-Эмка, слегка наклонив голову. – Тебя проводить до выхода?

– Так дверь-то заперта! – вспомнила Милена.

– Ерунда. У меня есть ключ, – успокоила Ролфа. – Давай-ка держись за руку, а то заблудишься.

Лапа у Ролфы была размером с кошку, свернувшуюся на ковре, и такой же теплой. Руку Милене она обхватила чуть не до предплечья. Это было смешно и странно. Сердце у Милены всю дорогу било как в колокол, и, когда они прощались, она лишь пролепетала что-то невнятное. Все слова смешались. Медведица лишь улыбнулась и закрыла ворота, а у Милены почему-то осталось ощущение опасности, с которой едва удалось разминуться.

Идя обратно вдоль кирпичной стены, Милена наконец разглядела окошки – под самым верхом. Они и в самом деле там были, просто она их никогда не замечала. Окна в пролете моста.

Глава вторая Песня-скулеж (Выход из Раковины)

ЛЮДИ ЖИЛИ компактными группами, которые назывались Братствами. Братства объединяли людей, занимавшихся одним и тем же видом деятельности, но местные службы у каждого из них были свои: прачечная и рынок, сантехники и дворники. Лондон был ненормально огромным, но Братства помогали людям ощущать себя людьми.

Милена жила в Братстве Актеров. В его общежитии когда-то располагалась штаб-квартира нефтяной компании, поэтому все по старой памяти называли его Раковиной [5]. Здание подковой огибало внутренний двор, подобно двум крепким, надежным рукам из мрамора и бетона.

При Раковине числилась своя курьерская служба. Каждое утро, в обед и в шесть вечера к Милене стучался Почтальон Джекоб – узнать, нет ли у нее каких-либо сообщений.

Джекоб был миниатюрным, субтильным, до лоска обходительным чернокожим. Милена же считала себя неблагодарной свиньей, потому что он наводил на нее смертельную скуку.

– Доброе утро, Милена! – обращался он к ней с неизменно восторженной улыбкой и мертвым взглядом.

– Доброе утро, Джекоб, – отзывалась она.

– Как у вас нынче дела?

– Очень хорошо, Джекоб, спасибо.

– Погода вроде как налаживается!

– Да, Джекоб, пожалуй.

– У вас есть ко мне какие-нибудь сообщения, Милена?

– Спасибо, Джекоб, нет.

– Ну тогда удачного дня, Милена!

– И тебе, Джекоб.

У него был мозг, открытый в буквальном смысле. Джекоб запоминал все, не упуская ни одной мелочи. Он шел от двери к двери, напоминая, что кто-то забыл свою бритву и просит, чтобы ее вернули, или что автобус отходит в три. Он был ходячим способом экономить бумагу. Казалось, он говорит лишь заготовленными штампами, и только ими.

– Добрый вечер, Милена!

– Добрый, Джекоб.

Опять эта восторженная улыбка от уха до уха, словно ему видятся райские кущи.

– Хорошо ли прошел день?

– Хорошо, Джекоб. А у тебя?

– О! Очень хорошо, Милена! Есть ли какие-то для меня сообщения?

Когда мозг у него переполнялся, начиналась перезагрузка, со стороны напоминающая эпилептический припадок, после чего все опять приходило в норму. Перезагрузки у Джекоба случались регулярно, чтобы стирать невостребованную информацию.