На следующий день, после похода на Кладбище, Джекоб доставил Милене сообщение. В этом было что-то необычное. Никаких сообщений Милена, как правило, не получала.
– У меня для вас информация, Милена! От мисс Пэтель.
– От кого? Что еще за мисс Пэтель, Джекоб?
– Это такая леди, в шубе из меха.
Оп! Слова «леди» и вообще «мисс кто-то там» у Милены никак не ассоциировались с Ролфой.
– Она спрашивает, не отобедаете ли вы с ней сегодня днем. В час, у входа в «Националь». Мне ей передать, что вы согласны?
Милене ничего не шло в голову. Та первая встреча оставила ее растерянной, если не сказать раздраженной. Какой еще обед, почему? Сначала она хотела сказать, что занята.
Но опускаться до вранья было ниже ее достоинства.
– Передай мисс Пэтель, что час дня меня вполне устраивает.
Ну вот, теперь еще думай, что надеть. На дворе – летний зной. Чтобы защитить кожу, надо как-то оберегаться от солнца. У Милены было две пары брюк, черные и белые. Выбор остановился на белых, а также на блузке с длинными рукавами и глухим воротником. Прихватила также перчатки и миниатюрный зонтик.
Ролфа при виде Милены сузила глаза.
– Ты что, действительно с
Своим зонтиком Милена втайне гордилась: из тонкой парусины, в яркую широкую полоску, без всяких там рюшечек-оборочек.
– А как же! Это атрибут моей профессии.
– Охренеть, – пробурчала Ролфа. – Ладно, раз уж так. Вперед! – Она повернулась и грузно двинулась в сторону моста Ватерлоо. Из одежды на ней не было ничего, кроме синих спортивных трусов и полустоптанных кроссовок – причем у одной еще и подошва отстает. И шлепает.
Милена остановилась в решительной позе.
– А куда мы идем?
– Куда? – обернулась на ходу Гэ-Эмка. – Во Дворец увеселений. Дружков своих хочу попроведать. Катим!
– А… а это где? – замешкалась Милена, заподозрив что-то неладное.
– За рекой. Есть там одно местечко. Ты пиво пьешь?
– Нет, – честно призналась Милена.
– Стыд какой! Ну ладно, может, тебе там чаю нальют. – И Ролфа пошла дальше, не рассуждая. «Может, остаться, да и дело с концом? – подумала Милена. – Ну уж дудки: еще подумает, что я чего-то испугалась». И Милена решительно двинулась следом.
Вы никогда не пробовали ходить нога в ногу с бронтозавром? Плечи у Ролфы были опущены, лапы свисали вдоль туловища, и шаркающая походка казалась на вид медлительной и мелкой, – но расстояние она каким-то образом умудрялась покрывать с невиданным темпом. Укрываясь зонтиком от зноя, Милена ловила себя на мысли, что ей и сказать-то нечего. «Ну да ладно, – тешила она себя мыслью, – в следующий раз пусть попробует только меня позвать: сразу дам от ворот поворот!»
Они пробирались через сутолоку Флит-стрит. Здесь было Братство Лодочников, со своим собственным рынком.
Малолетки с серьезными, требовательными лицами протягивали им навстречу початки вареной кукурузы или чашки с жареными каштанами. «Мисс, мисс! Возьмите самую малость – будет вам удача, мисс!» Их старшие братья и сестры сноровисто выхватывали из бамбуковых жаровен цыплят, чтобы не успели подгореть, и совали их покупателям. Буквально под прилавками обитали целые семьи: матери вяжут или нянчатся с детьми; мелкие мальчуганы на углу вращают ремни швейных машин, чинят пижамы или белье.
Их сестры-малютки то и дело теребили Милену за рукав. Вид Милены и Ролфы, видимо, их забавлял. Эту неловко семенящую кисейную барышню с зонтиком и в перчатках безусловно выдавала ее боязливая нервозность, и такая же неловкая попытка эту нервозность скрыть. Впору со стыда сгореть. Слышно было, как хихикает ребятня. Детство, проведенное в Детском саду, прочно привило Милене рефлекс: смех означает желание чужих тебя обидеть. При звуках такого смеха у нее инстинктивно сжимались кулаки.
Милена стушевалась окончательно. Зонтик у нее случайно зацепился за навес, обдав чей-то прилавок пылью. Здесь торговали старыми, непонятного назначения запчастями и пыльной стеклянной посудой – самой что ни на есть пылью времен.
Торговка за прилавком от души рассмеялась, держась за бока: товар-то такой старый, что уж и пыль ему не страшна! Милена не поняла, что в этом смешного, и, по инерции дернув зонтик за ручку, споткнулась об него. Послышался новый взрыв хохота.
Смех звучал им вслед, когда они повернули в сторону собора Святого Павла, вздымающегося над домами своим куполом-яйцом. Затем они взяли курс на север, прошли через Барбикан и добрались-таки до того
ИМ ОКАЗАЛСЯ ПАБ возле Братства Голден-лейн. Милена насторожилась: в этом квартале обитали Ассенизаторы.
Паб назывался «Летящий орел». На вывеске красовался падающий вниз лицом пьянчуга. У крыльца пришлось перешагнуть через забулдыгу, похрапывающего на выщербленном тротуаре. Даже в забытьи он бдительно выщипывал блошек, барражирующих по его волосатой груди. Солнце превратило его лицо в сплошной синяк.
Внутри царил полумрак; на голом полу тесно стояли столы. Грязный, в потеках пива и плевков цемент был скользким, будто его натерли воском. В помещении полно было полураздетых, синюшного вида мужчин, лоснящихся от пота. Воняло немытыми подмышками.
«Вот тебе готовый дантовский “Ад”», – заметила про себя Милена.
– Очень даже славно, когда усядешься, – сказала Ролфа. – Ну вот, наконец-то. Ба-а-а! Люси! – вдруг рявкнула она, семафоря лапищами, чтобы привлечь чье-то внимание.
В углу кто-то, квакнув, поперхнулся; кто-то подскочил, и его взялись унимать. Людей было трудно разглядеть. Они сидели за столами возле окон, и падающий свет очерчивал только силуэты. Но и в силуэтах было что-то жутковатое – настолько, что Милена поспешно отвернулась, избегая на них смотреть.
– Пойду займусь официантами, – объявила Ролфа. – А ты пока осваивайся.
«Как! Меня бросают?» – в ужасе подумала Милена. Но Ролфа легонько ее подтолкнула: «Давай, давай».
В отчаянии Милена стала протискиваться мимо канализационных дел мастеров к спасительному столику. «Инфекция, инфекция, инфекция!» – гремело в мозгу. Зажав себе рот рукой в перчатке, а нос задрав к потолку, Милена старалась не дышать. Чувствовалось, как елозят вокруг влажные от испарины руки и ноги (нарочно, что ли?). Вот какой-то мужичина у стойки, выплюнув изо рта непрожеванный сыр, вдруг истошно завопил и выплеснул себе на голову пиво из кувшина. Брызги, едва не задев Милену, звучно закапали на пол, как жидкие аплодисменты. Наконец она добралась до столика и села, вцепившись в табурет.
– Здравствуйте, милочка! – послышался над ухом учтивый голос.
Милена обернулась и увидела неимоверную образину: буйная огненно-рыжая грива, губы в ошметках алой помады, зубов во рту – раз-два и обчелся, лицо обрюзгшее, как перезрелый плод. И все лицо в морщинах и мешках.
– Меня звать Люси. Хотя друзья зовут меня Флюся. Ха-ха-ха! – Карга зашлась хриплым хохотом.
Рядом с ней стоял сгорбленный хрыч с горбатым носом и пигментными пятнами на жилистых руках. Водянисто-серые глаза виднелись из складок изборожденного морщинами лица.
У Милены екнуло сердце. Вид у этих двоих был поистине ископаемый. Настоящие, взаправдашние
– Мя-а-у! – прогнусавил старик.
– Не обращай внимания, это наш Старичок-Музычок, – представила своего спутника Люси. – Он немного не в себе после войны. Так ведь, дорогуша?
Войны? Какой еще войны?
