Детский сад

мода в методике. Ты же понимаешь, мода есть во всем.

Милене ее манеры импонировали: по крайней мере, она говорит в открытую.

– Так что там нынче в моде? – полюбопытствовала она, несмотря на некоторую скованность.

– Оригинальность, – ответила Роуз Элла. – Нам советовали искать в людях оригинальность и ее развивать. Ведь посмотри, никто не предъявляет ничего нового. Ни в науке, ни вообще.

– Так получается, я оригинальная, что ли?

– Думаю, да, – кивнула Роуз вполне серьезно. – Никогда не слышала, чтобы кто-то вот так рассуждал о Платоне.

В глазах у Милены защипало, к горлу подступил комок. От любой похвалы у нее сжималось сердце: она была ей так непривычна, и вместе с тем так нужна.

– Да уж, большая мне с того польза, – хмыкнула она, глядя себе под ноги.

– Тебе нравится театр? – нежно спросила Роуз.

– Они вас, наверно, проинструктировали? – все еще ершилась Милена, а сама не знала, куда девать руки: хоть бы вязанье какое или медяшку драить. Как назло, в такие моменты руки всегда оказывались не заняты. – Не знаю. Просто нравится представлять, как там все происходит на сцене. Ну там, костюмы, свет. Я в том году ставила рождественский спектакль. – Милене захотелось рассказать этой симпатичной девушке о костюмах, о золотых туфельках и какое там у них было медное ведерко со льдом, где якобы находится мирра.

– Точно, мне же про это рассказывали! – на секунду забывшись, по-детски воскликнула Роуз. Она откинула назад белокурые локоны, и из-под них умилительно проглянули ушки. – Говорят, было просто здорово! Жалко, меня там не было.

– Ах, вот оно что. Вам все рассказали, – осеклась Милена на полуслове.

«А я-то уж было поверила, что ты говоришь от души». – Милена отодвинулась вплотную к стене и села, прислонившись к ней лопатками. – «Все, воспиталке больше ни слова». На следующие несколько вопросов она отвечала односложно: «да», «нет».

Вид у Роуз Эллы был пристыженный. Увлекшись, она забыла, чему ее учили: никогда не говори наперед, особенно дефективному, что тебе уже известно, о чем он собирается сообщить. Эту мысль новой Воспитательницы Милена расшифровала без труда. Та, поспешно пытаясь как-нибудь исправить положение, стала рассказывать о своей семье. О том, что отец у нее реставрирует мебель, а мама – Стеклодув.

– Ты никогда не видела, как выдувают стекло? – спросила она. – Можно часами смотреть не отрываясь!

– Что, будущую профессию нащупываете? Разместить хотите? – хмыкнула Милена.

– Вовсе нет, – даже обиделась Роуз. – Просто я горжусь своей мамой.

– А моя вот умерла, – сказала Милена. – Она была двинутая. Ну не совсем чтобы двинутая, но… Вот так мы здесь и оказались. А сами мы из Чехословакии. Хотя вам это уже известно.

– Нет. – Роуз задумчиво покачала головой.

– Ой, только не говорите, что вас не знакомили с моим личным делом, – скептически заметила Милена.

Роуз со вздохом поглядела себе на руки, затем опять на Милену.

– Нет, так дело не пойдет, – сказала она с тихой решимостью. – Никто нам таких инструкций не дает, никто не заставляет нас идти против своих мыслей. – Взгляд у нее был вполне искренний. – Слушай, давай сходим посмотрим, как выдувают стекло. По крайней мере, ты хоть отсюда на волю вырвешься.

«На волю! Подальше от Примитивов!»

– Ну давай, – с напускным равнодушием пожала плечами Милена: дескать, мне-то что. А у самой в глазах снова защипало, настолько захотелось пойти с Роуз.

В самой Школе Милена бывала нечасто – не было у нее ни родственников, ни друзей, которые бы здесь работали. Да и к самому реставраторскому Братству душа у нее особо не лежала. Роуз с силой налегла на массивную серую створку ворот, которая не отодвинулась, а как бы отплыла на своих хорошо смазанных петлях.

– Мне нравится запах дерева. А тебе? – спросила Роуз через плечо, закрывая ворота за собой.

– Запах как запах, – ответила Милена с некоторой ревностью, как будто запах принадлежал ей, а теперь на него претендует кто-то еще.

Роуз проворно подошла к окну в стене, недалеко от ворот, и жестом подозвала Милену. Вместе они стали смотреть на помещение бывшей Преподавательской. Теперь здесь размещался склад древесины. Аккуратными штабелями были сложены медового цвета доски. Возле дверей наискосок лежало несколько длиннющих бревен. Их сейчас распиливала на доски бригада мужчин и женщин – ровнехонько, под чутким руководством вирусов. Рядом уборщики щетками смахивали в кучи желтые опилки и стружки.

– А что они делают с опилками? – поинтересовалась Милена.

– Используют для упаковки. А еще ими в свое время часто набивали диваны. Очень много опилок уходит, чтобы хранить лед в леднике. Благодаря им он все лето не тает. Хотя в основном мы по-прежнему пускаем их на отопление. Хоть и не положено. Только ты никому не рассказывай.

– Да мне и некому, – пробормотала Милена, отчего-то вдруг смутившись. «Так вот как, оказывается, люди узнают для себя что-то новое – из разговоров». – А потом спросила:

– Получается, весь мир так устроен, на «не положено»?

– Ты о чем? – не поняла Роуз, но к вопросу отнеслась вполне серьезно.

– Я обо всех этих секретах. Тут секретик, там секретик. Взять те же стружки с опилками. – Милена, окончательно стушевавшись, сунула руки в карманы и старалась не смотреть на воспитательницу.

– Да, секретов хватает. Вот, например… – Роуз сделала паузу. – Например, мне очень даже нравится директор Фентон.

Она имела в виду директора Медучилища – очень старого (двадцать два года!), зрелого и видного мужчину.

Милена просто оторопела.

– Правда? И ты собираешься на нем жениться?

Она и представить не могла, чтобы можно было с кем-то разговаривать о таких вещах.

– Да нет, что ты, – удивилась теперь уже Роуз. Она шла, держа руки за спиной белой униформы и глядя себе под ноги. – Он поет. Вечерами он, бывает, поет на Сенном рынке, где мы все встречаемся. У него такой красивый голос!

– Директор Фентон поет? – Милена не поверила своим ушам. Да нет, не может быть. Представить, как это красивое лицо вдруг широко разевает рот и начинает петь… Нет, ей тоже нравился директор Фентон, но не в такой же степени. Милена даже чуть забеспокоилась. У нее никогда не возникало волнения при мысли о мужчинах или о каком-нибудь мужчине в отдельности. Интересно, а кто бы мог понравиться ей самой? Пожалуй, особо и никто. Никто ей особенно не нравился.

– А там, на Сенном, что, много музыки? – нерешительно спросила Милена. У нее самой все никак не находилось времени, а точнее решимости, освоить какой-нибудь музыкальный инструмент. Она довольствовалась тем, что сидела в конференц-зале и слушала, как играют другие.

– Конечно! Конечно да! – воскликнула Роуз. – Там у нас такая музыка, буквально каждый вечер! Ты что, ни разу не была?

– Нет, – созналась Милена.

– Ну так пойдем, нынче же вечером! – не задумываясь пригласила Роуз. – Подходи сегодня к ужину.

Милена чуть замешкалась. Как-никак, а у нее тоже имелся свой распорядок: постирушки, чтение книги. Но стоило подумать: «А почему бы, в самом деле, и не сходить?», как решение возникло само собой.

– Ну ладно, – сказала она, пожав плечами как бы невзначай. – Спасибо.

МАТЬ РОУЗ ЭЛЛЫ РАБОТАЛА ТАМ, где раньше находилась Школа Изучения Африки и Востока. В восточной части здания располагались литейный цех и стеклодувная мастерская. Окна были распахнуты настежь, но все равно стояла невыносимая жара. Зной нещадно обдавал лицо, так что казалось, поры лопаются, пуская струйки пота по щекам и по лбу. Вдоль задней стены тянулись плавильные печи. Одна из них работала. Дверца открывалась с помощью специального крюка, обнажая полыхающее ровным оранжевым светом жерло. У открытого печного зева работала бригада Реставраторов с длинными