– Вот опять запугиваете! – и Анечка отвернулась от учительницы к одноклассникам. – Она меня знаете чем сначала пугала? Что меня назад в мою школу не возьмут…
– Аня! – повысила голос Анастасия Львовна.
– А Полину она напугала, – Аня говорила так, как будто никакой учительницы рядом не было, – что из-за нее мама умрет. А твоя мама, Полина, никогда не умрет, ясно! Она даже не болеет. Просто худенькая. Как и ты…
– Сивцова, замолчи! – учительница уже кричала.
– Она все врет! – продолжала Аня спокойно и даже весело. – И про тебя, Ванечка, и про то, что Анжелу ремнем бить будут…
Анастасия Львовна схватила обнаглевшую девчонку за плечо и тряханула. Но Анечку это почему-то только обрадовало:
– Видите! Она меня боится! Значит, она не страшная! Она трусиха и вру…
И тут Анастасия Львовна тряханула снова – теперь уже в полную силу. Голова Анечки мотнулась, и девочка закашлялась.
Пользуясь этим, Анастасия Львовна схватила ее за руку и потащила из кабинета. Одноклассники провожали их обалдевшими взглядами. Все это время Анастасия Львовна не переставала улыбаться.
Директор буравил Кошку сумрачным взглядом.
– Я ее не била! – Юля и не думала отводить глаза. – Это ее прилипалы…
«Прилипалы», которые толпились рядом (стараясь, впрочем, держаться от Кошки подальше), загомонили:
– Она все врет!
– Она сама!
– Да Рябцева все время руки распускает!
– Она Элю давно ненавидит.
– Я ее не била… – повторила Кошка таким тоном, что стало понятно: Элю она, может, и не била, но вот кое-кому сейчас точно прилетит.
Стайка одноклассниц отодвинулась еще дальше.
«Вот только драки восьмиклассниц в кабинете мне не хватало для полного комплекта», – подумал директор и сказал, как мог, спокойно и внушительно:
– Так! Все, кроме Рябцевой, вышли!
Девчонки с явным облегчением освободили помещение. Кошка проводила их нехорошим взглядом.
– Рябцева… – устало произнес Павел Сергеевич.
– Я ее не била…
– Не перебивай! Сейчас Рогову обследуют. Если у нее что-то серьезное, отправлю тебя на комиссию по делам несовершеннолетних. Если поднимешь руку на кого-то еще – отправлю на комиссию. В общем, сиди тихо, Рябцева, если не хочешь неприятностей. Ясно?
Кошка серьезно кивнула. Как взрослая.
– Иди.
У самой двери Юля остановилась и еще раз повторила:
– Павел Сергеевич! Если бы я ее ударила, я бы так и сказала. Но я не била. Честно.
Оставшись один, директор вдруг подумал, что он почему-то этой взбалмошной Рябцевой верит больше, чем всем остальным. Но драка была! Даже если не она ее устроила, то явно из-за нее! А это в любом раскладе безобразие.
Директор отхлебнул остывший чай с мятой. В последнее время секретарша ему только такой и делала – для успокоения нервов.
Анастасия Львовна тащила Аню по коридорам, как огромный ледокол маленькую баржу. Ее улыбка, как тяжелый нос ледокола – льдины, раздвигала в стороны всех встречных. Анечка все еще пыталась откашляться, но на ходу не получалось. Наконец учительница завела Анечку в учительскую, в которой только физик Борис Семенович флегматично жевал разведенную в кипятке лапшу. Анастасия Львовна на секунду замешкалась – не попросить ли его выйти – но не стала. За время буксирования Анечки из класса она немного пришла в себя.
Дождавшись, когда Аня откашляется, Анастасия Львовна почти ласково спросила:
– Аня, кто тебя надоумил на это… выступление?
– Никто, я сама!
– Понятно… Твои «старшие товарищи», – учительница сочувственно покивала головой. – Видимо, придется позаботиться о том, чтобы вы больше не общались!
– Как «не общались»! Вы не имеете права! Так нельзя!
– Можно. Раз уж они так плохо на тебя влияют…
Анастасия Львовна чувствовала себя все лучше. «Вот он, рычажок, на который надо надавить, чтобы непослушный ребенок стал нормальным! Вот чего боится наша правдолюбка!»
– Так что, Анечка, с сегодняшнего дня можешь позабыть о своих друзьях из старших классов!
«Уже и рот кривит – сейчас разрыдается. Это ничего. Она поплачет – а я утешу. И, так и быть, отсрочу наказание. Я же не зверь…»
Но из рта Анечки вместо рева вдруг раздался заливистый смех:
– Я поняла! Я поняла! Вы меня опять запугиваете! Только я вас не боюсь, понятно! И никто больше бояться не будет! Потому что детей любить надо, а не пугать.
Борис Семенович за своим столом философски хмыкнул, с легким шумом втягивая в себя последнюю макаронину. Анастасия Львовна прищурилась, стараясь изо всех сил не показать, как она злится. «Всыпать бы этой мерзавке ремня, – думала она, внешне изображая Мудрость и Сожаление. – Чтобы завопила. Чтобы до конца жизни…»
ВЕСЕННИЕ КАНИКУЛЫ
У постели Эли собралось человек десять. Она лежала вся такая печальная, а на скуле красовался синяк.
Дима положил на тумбочку пакет с апельсинами и присоединился к одноклассникам.
– Ну как? – жалобно спросил кто-то из девчонок. – Болит?
– Да не очень, – призналась Эля. – Голова кружится.
Дима внимательно разглядывал Элю. Выглядела она вполне свежей. Поверх одеяла лежала рука с ярким маникюром. Да и синяк был почти незаметным. Когда Кошка ему врезала в начале года, у него вся скула была синяя.
– Тебя когда выпишут? – спросила Алена.
– Не скоро. Им нужно кучу документов оформить, у меня же сотрясение мозга! – гордо произнесла Эля и добавила шепотом: – Сигареты кто-нибудь принес?
Девчонки быстро передали ей пачку, и больная сунула ее под подушку.
– Тебе нельзя! – вырвалось у Димы.
Эля пренебрежительно улыбнулась.
– Тебя ж тошнит! – опять удивился Дима.
– Это меня от еды тошнит, а от сигарет не очень, – объяснила Эля.
– Зато теперь Рябцеву точно вышибут! – радостно сообщила Алена. – Будет знать!
Дима поморщился.
– Интересно, что на нее нашло? – пробормотал он.
Эля вскинулась на кровати.
– Она психованная!
Дима промолчал. Странно спорить с человеком, который болен.
Он пытался вчера поговорить с Кошкой, выяснить, что случилось. Позвонил, спросил, за что она Элю треснула. Кошка ответила устало-устало:
– Да не била я ее, Димка. Честно.
– Но все же говорят…
