— одна из сильнейших моих надежд, да я ни к кому еще не обращался. Не знаю, как и обратиться к кому- либо другому. Я не приучен пресмыкаться у ног знати с назойливыми приставаниями и дрожу при мысли о равнодушных обещаниях не менее, чем в ожидании холодного отказа. Но для вашей светлости я имею не только честь и счастие, но и удовольствие быть неоплатным должником, вечно вам обязанным, вашим покорным слугой,
P. S. Прилагаю при сем «Святошу Вилли» и буду иметь честь явиться к вам в начале следующей недели, так как к тому времени рассчитываю закончить все дела с мистером Кричем».
Доктор Александр Вуд пришел навестить Бернса, когда тот дописывал это письмо. Длинный Сэнди очень привязался к своему пациенту и, заходя к нему, всегда прихватывал бутылку хорошего вина «для подкрепления сил бедного инвалида». Обычно он, сам того не замечая, выпивал три четверти этого лекарства, так как Бернс и теперь пил мало, хмелея от одного стакана.
Но на этот раз Роберт совсем отказался от вина и на расспросы доктора Вуда откровенно рассказал ему о Джин, о пиявке Криче, о письме к лорду Гленкерну. Только о Кларинде он не сказал ни слова. Он не знал, что Вуд на днях чуть не избил некоего франта, осмелившегося дурно говорить об отношениях Бернса к миссис Мак-Лиоз.
Вуд не любил пустых обещаний и ничем не обнадежил Бернса Но в тот же вечер он заехал к одному из влиятельнейших инспекторов главного акцизного управления, Роберту Грэйму, и попросил его помочь Бернсу.
Мистер Грэйм помнил Бернса: он познакомился с ним на том злосчастном обеде в замке герцога Атоль, когда Николь увез Бернса. Грэйм сожалел, что не узнал Бернса ближе: на полке его библиотеки стояли оба издания стихов, и он давно оценил их автора.
Через несколько дней Бернс получил официальное разрешение пройти курс инструктажа по акцизному делу и обещание дать ему должность по месту жительства, когда представится возможность.
Знал ли Бернс, прощаясь с Эдинбургом и с Клариндой, что их любви пришел конец? Вероятно, знал, вернее — чувствовал в глубине души, не сознаваясь себе в том.
Он обещал ей писать ежедневно и каждый вечер, выйдя из дому, смотреть на те же звезды.
Он спрашивал, будет ли для нее радостью получать письма, знать, что о ней думают, что ее боготворят.
Бедная Кларинда! Ей приходилось соглашаться, что такие «возвышенные» отношения — именно то, чего она хотела.
Она отдала ему подарок для маленького Бобби — вышитые ее руками рубашонки. Она целовала его на прощание, с отчаянием чувствуя, что хуже цепей и железных ошейников ее связывает пресловутая «супружеская верность».
А может быть, и она, несмотря на всю влюбленность, понимала, как понимал Роберт, что их пути расходятся...
18 февраля 1788 года Бернс уехал из Эдинбурга с официальной бумагой из акцизного управления, с приглашением мистера Миллера еще раз посмотреть его ферму, с медальоном, в который был вделан портрет Кларинды и локон ее волос, и с горькой тревогой за Джин, брошенную на произвол судьбы.
Часть четвертая
Поэт и мир
1
XVIII век шел к концу. Остался год до того июльского дня 1789 года, когда первым громовым раскатом прокатилось по всему миру падение Бастилии. С этого года началось последнее десятилетие славного века — века познания великих истин в науке, века потрясений и переворотов, открывших путь новой эре в жизни человечества, рождению нового класса — рабочего класса. Он еще «был ничем», и ему предстояла долгая и упорная борьба, чтобы «стать всем».
В XVIII веке человечество старалось окончательно отвергнуть миф о божественном происхождении власти королей и ограничить их власть.
Впервые в истории христианства в этом веке люди пытались не просто заменить одну церковь другой, одного бога — другим, но и совсем уничтожить власть религии, заменив ее торжеством Разума, провозгласив новое учение о Свободе, Равенстве и Братстве.
И в каждой стране, под каждым небом подымал голос человек, наделенный высоким даром — говорить словами, отобранными, очищенными, отлитыми в прекрасную форму стиха, романа, трактата, проповеди или песни.
Нескладный костлявый англичанин, насупив брови, сидит в палатке среди нищей, разбросанной армии американских повстанцев и, положив бумагу на полковой барабан, пишет огненные памфлеты, которые всколыхнут и армию и ее нерешительных руководителей — зажиточных американских колонистов. Мы еще встретимся с ним — с Томом Пэйном, когда его книга «Права человека» будет тайком передаваться из рук в руки в его родной Англии и попадет в шотландский город Дамфриз.
Помощник управляющего петербургской таможней, человек «скромный и честный», в эти же годы пишет в первых строках великой книги: «Я взглянул окрест меня, и душа моя страданиями человечества уязвлена стала!» Из маленькой квартирки на берегу Невы он, Александр Радищев, видит не только страдания родного русского народа, но и борьбу рыбаков Мэйна, землепашцев Пенсильвании, садоводов Вермонта, слышит голос их командира — Джорджа Вашингтона. И русский поэт приветствует американского «солдата свободы»:
В тот год, о котором здесь рассказывается, Радищев еще дописывает книгу. Через два года его отправляют за нее в ссылку, дарованную ему «милостью» Екатерины вместо смертной казни.
Но тухнет один факел — другой вспыхивает еще ярче, замолкает голос — и другой, за тридевять земель, подхватывает песню.
Сожжена книга Радищева, а полковой лекарь герцога Вюртембергского Фридрих Шиллер заставляет толпу зрителей исступленными криками приветствовать крамольные речи Карла Моора — героя «Разбойников», молодого бунтаря против тирании и неравенства. Шиллеру тоже грозит тюрьма, он бежит из родного города, но не замолкает: устами маркиза Позы, Вильгельма Телля он обличает тиранов и славит свободу.
...В чужом доме, больной, почти нищий, умер великий учитель Руссо. Но его книги с благоговением читает и перечитывает молодой студент — Максимилиан Робеспьер, фанатик и ученый, мечтатель и революционер — Неподкупный. Пройдет четыре года — и он сложит голову на гильотине за свою мечту создать государство Света и Разума. Он не щадил ни себя, ни других, веря в великое дело освобождения.
Погибали и будут погибать борцы за свободу и певцы свободы. Но Великая Эстафета Вольности — слово поэта — передается из рук в руки по всему земному шару.
В эти весенние дни 1788 года на берегу широкой светлой реки Нит, поросшей дубняком, орешником и совсем молодыми березками, лучшему поэту Великобритании пришлось таскать на собственной спине мешки с известкой и кирпичи.
Роберт Бернс строит свой первый дом — строит на чужой земле.
Аренду он оплатил гинеями, полученными за бесценные, бессмертные стихи. Он живет во временной пристройке к хлеву, где дым ест глаза и ветер дует из всех щелей.
Так «Бард Каледонии» вернулся «к старому своему знакомцу — к плугу».
Два месяца назад, покидая Эдинбург, Роберт совсем не представлял себе, что его ждет. К Мохлину он подъезжал в отличном настроении: его так хорошо везде встречали, так ему радовались. В Глазго его ждали младший брат Вильям и старый друг Ричард Браун. Роберт обрадовался ему до слез, заказал самый дорогой ужин, самое старое вино, читал своему «крестному отцу» лучшие свои стихи. Ричард Браун очень изменился. Теперь это был уже не бесшабашный синеглазый шалопай, а почтенный капитан большого корабля, с круглой шкиперской бородкой и солидным басом. Он говорил о рейсах, о фрахтах, о прибылях и даже несколько поморщился, когда Роберт напомнил ему о ветреных эрвинских днях.
Из Глазго Роберт написал Кларинде, но и это письмо и все остальные, написанные с дороги, больше похожи на шутливые рассказы веселого путешественника, чем на письма влюбленного.
