Он стоял, словно не зная, на что решиться; бросил взгляд на дом, но вдруг передумал и отвернулся.
Руж поглубже надвинул фуражку на лоб и, как был, в штанах и рубахе, быстро пошел прочь.
— Ни шагу отсюда, — сказал он на ходу Декостеру. — Приглядывай тут за всем.
Слышала ли она разговор? Поняла ли, о чем идет речь? А может быть, просто ей стало скучно?
Она поняла, конечно, что Руж ушел, что нередко случалось после работы. Поняла, что Декостер не в счет, да и не заметит ее с той стороны сарая, так что она легко выберется наружу. Она взяла в углу свой старый плащ, тот самый, в котором приехала. Она проскользнула вдоль стены дома и превратилась в серую тень на серых камнях, сгусток песка на песке. Декостер не мог видеть ее с другой стороны дома; и вот она уже оказалась у тропинки в камышах. У берега Бурдонет она повернула по тропе налево. Пройдя до большой дороги, можно было обогнуть деревню. Должно быть, она это знала, но сама еще так не ходила. Она шла вдоль берега, склон которого становился все выше и выше; напрасно она задирала голову: слева за лесом и берегом не было видно деревни, а справа вздымалась скала с ельником. Она ускорила шаг, словно волнуясь и торопясь выйти на открытое место, а может, сообразив, что дорога длиннее, чем ей показалось сначала. Так она вышла к густо заросшему узкому ущелью, где Бурдонет гудел, как переполненное кафе Миллике, в котором все перебивают друг друга и стучат по столам кулаками. Она не сразу услышала, что кто-то идет по склону чуть выше нее. Он появился внезапно, как в прошлый раз на террасе кафе Миллике. Она даже не вскрикнула; савоец тоже не говорил ни слова и лишь улыбался, скаля зубы из-под усов. Он двинулся к ней, протянув руку; она отскочила назад. Она поняла, что вряд ли сумеет убежать назад той же дорогой. Должно быть, она доверилась своей молодой крови и упругому дыханию — она бросилась бежать сквозь кустарник по склону. Густые заросли были и врагом ей, и другом: их приходилось раздвигать руками, но зато потом они били прямо в лицо преследователю. Он замешкался на мгновение; ей хватило этого, чтобы очутиться внизу. Она сбросила плащ и расхохоталась. Перед ней была стена зарослей у самой воды — и обрыв; она бросилась вниз, споткнулась, но успела схватиться руками за ветки, повиснув на них перед тем, как очутиться в воде. Савоец на что-то наткнулся, она услышала ругательства и побежала по воде, подобрав юбку. Ей показалось, что среди шума воды и камней она различает его голос: он, похоже, звал ее и что-то кричал. Она бросила взгляд через плечо и снова рассмеялась, увидев, что он потерял кепку и откидывает падающие на глаза волосы. Как играющий ребенок, она размахивала руками, стараясь сохранить равновесие. Она смеялась и летела вперед, и тут он отчаянно кинулся к ней — но поздно: между ними была река, он поскользнулся и погрузился в воду по плечи. Она уже была на другом берегу и карабкалась вверх по склону. Здесь были ели и словно ступени из камня, поросшие мхом; склон был крут, а сверху, сквозь прорывы в дымке, как по колодцам, лился солнечный свет, нарезая круги на земле. Она цеплялась за черную землю, похожую на въевшуюся в кожу кофейную гущу, и мох невесомыми клочьями застревал у нее между пальцев; она вгрызалась в него пальцами, словно зубами. Теперь было видно, сколько в ней молодости и упорства, как ловко она огибает выступы скал или взбирается на них, цепляясь за ветки и корни, струящиеся по камням, как борода или волосы. Она смогла оставить его позади. Он был без кепки, со спутанными волосами и расстегнувшимся поясом, волочащимся по земле. Он едва дышал, и ему пришлось остановиться.
Она уже наверху — и перед ней могучие стволы деревьев. Направо путь к пляжу и дому, налево — к большой дороге и людям. Времени у нее предостаточно, но вдруг она останавливается, идет назад и заглядывает за гребень склона.
— Ну что, идите! — кричит она. — Вас тут ждут… — Она склоняется над савойцем и снова кричит: — Ага! Слабак! Слабак! Испугался!
Он слышит и бросается вперед.
Она не двигается с места, а он лезет наверх; она наклоняется, чтобы лучше его видеть, но вдруг нависающий край склона проваливается у нее под ногами, и она скользит вниз, прямо к савойцу, пропахивая башмаками черную землю. Он взбирается к ней (или так кажется?), она видит его зубы за усами, ему осталось только протянуть руку — но удар так силен, что он тоже не может устоять, успев лишь обхватить ее тело руками и сжать изо всех сил. Он переворачивается и оказывается сверху, и они катятся вниз; он не отпускает ее, и она чувствует крепкое его тело, его дыхание у шеи и жар его лица. Они катятся и катятся, она видит то небо, то землю, в нос бьет пряный запах сырой земли, гнилья и опавших листьев. Вдруг на пути у них дерево… И вот она лежит, он стоит на коленях, его глаза все ближе и ближе, и вот только они одни и остались на свете. Он крепко вцепился в нее и не отпускает, но он еще до конца не знает ее. Рывок — и она отводит лицо и поворачивается к нему затылком; платье ее трещит сверху донизу. Он втягивает в себя воздух, но вдох переходит в крик, и он отпускает ее левую руку; она вскакивает, и он за ней, но не так проворно; он взмахивает рукой, из прокушенного запястья сочится кровь. Он бросается за ней, хватает за рукав, но рукав рвется. А!.. Куда бежать? Что делать? На ее прелестные плечи снова падает солнце, а река уже близко. Он замешкался, на левой руке у него кровоточат ранки от ее зубов; ярость туманит ему голову, и он не в силах овладеть собой. Она боится, что он нагонит ее на другом берегу, и бежит по колено в воде против течения реки; ей легче бежать по камням в эспадрильях, чем ему в тяжелых кованых башмаках. Она оборачивается и видит, что он скользит на каждом шагу, ослепленный летящей в глаза водой. Она смеется, видя, как он падает на четвереньки; русло Бурдонет становится все шире и шире, берега расступаются и становятся плоскими.
Как красива она на солнце! Он видит ее красоту, но понимает, что ему не догнать ее, потому что уже виден маленький дом Боломе, стоящий на склоне и вросший в него задней частью крыши. Из дома выходит сам Боломе, мгновение стоит на пороге и снова исчезает из виду.
Она уже не бежит по воде; савоец тоже выскочил из реки и хочет перехватить ее на склоне.
Из дома выходит Боломе, в руке у него ружье.
Она исчезает. Красота исчезает, видение гаснет.
Теперь перед ним лишь маленький смуглый мужчина с висячими усами, делающий несколько шагов вперед. Савоец не останавливается, и тогда тот переламывает стволы и вставляет в них патроны…
Она глубоко дышит. Прислоняется спиной к двери. Все хорошо. Она глубоко дышит. Небесный свод опять неподвижен и целен. Она делает еще один вдох, и свежий воздух переполняет ее как заслуженная награда. Она снова свободна и может забыть о том человеке…
Боломе тут, со своим карабином; он говорит:
— Вам бы зайти в дом, мадемуазель…
Сказав это, он опускает глаза, и она опускает глаза вслед за ним.
— Постараюсь найти вам одежду, и то сказать, я не богат, да и женское платье… — Он входит первым, идет в комнату и оттуда зовет Жюльет: — Вот, я нашел вам куртку. Я иногда ходил в ней на охоту. Идите сюда, на комоде иголки и нитки…
Комната маленькая, душная и темная даже погожим днем. Он выходит и оставляет ее одну. Она надевает полотняную серо-зеленую куртку с карманом на спине и пуговицами с головой кабана. Она смотрит в покрытое черными точками зеркало, потом зашивает висящую клочьями юбку, сквозь которую просвечивают колени…
Руж вернулся домой; его разговор с Миллике был коротким. Не прошло и получаса, как Декостер увидел, что он возвращается. Руж шел, повесив голову, будто она налилась свинцом, и сдвинув фуражку, как будто враз ставшую меньше размером. Лицо его побурело, и усы стали казаться еще белее. От виска до шеи пульсировала надувшаяся жила.
Он пришел и не сказал ни слова.
Он стоит перед Декостером, который все возится с сетями, работая челноком. Декостер смотрит на него своим единственным, но видящим не хуже, чем иные два, глазом и ничего не спрашивает. А Руж ничего и не говорит. Какая в этом нужда? Декостер берет свой нож, раскрывает его, перерезает нить и закрывает. Его полотняная фуфайка расстегнута.
У самого устья Бурдонет, там, где вода становится желтой, белеет целая стая чаек (они кажутся черными, если солнце светит с другой стороны).
— Ты не видел Жюльет? — спрашивает Руж.
Он видит, что дом притих, берег пуст и вокруг никого, ни на крыше, ни в окнах; ни дымка из трубы, ни отсвета на стекле…
— Жюльет… Ты не видел ее? — повторяет он.
