— Нет.
— Она не выходила?
— Откуда мне знать, я все время был здесь.
Волнение подгоняет Ружа; он идет к дому, встает у двери, прислушивается. Ни звука.
Он входит на кухню, нарочно скрипит скамейкой — а вдруг она спит? Никого.
Тогда он зовет:
— Жюльет! — потом громче: — Жюльет!
Он стоит перед только что крашенной дверью и ждет, будто она сама откроется; дверь неподвижна, и он толкает ее…
Он ведь знает, что никто не ответит…
Руж выходит, кричит Декостеру:
— Ты не видел, она брала весла?
Декостер что-то бурчит в ответ и направляется в сарай. Но он знает, что весла будут на месте.
Они там и есть. Над камнями сгустился сумрак, и они кажутся мокрыми. Камыши вдали посерели, забыв о своем веселом бело-зеленом цвете. Да нет, они белые снизу и зеленые сверху, но не для него, когда он идет сквозь заросли, решив все же взглянуть на лодки: ведь с ней никогда ничего нельзя знать наверняка… Она ведь может уплыть и без весел, говорит он себе, идя по тропе между стен камышей. Говорит и не верит; так и есть, обе лодки на месте. Вот «Жюльет» блестит свежей краской, зеленая снаружи и желтая внутри; она привязана и смиренно ждет, когда к ней придут, но никто не пришел, и никто не приходит. Вокруг пусто, темно и сыро; темнеет скала, пусто в колючих кустах, среди дубков и лиловых цветов; никого на самом верху, где клочья мха висят на уткнувшихся в небо стволах…
…Он увидел Боломе и с ним кого-то еще. Боломе подошел к Ружу, а она стояла поодаль, в слишком просторной куртке с головами кабанов на пуговицах. Она ждала, но он словно не видел ее. Вот Боломе подошел к Ружу, и тот вдруг поднял голову. Было слышно, как он спросил у Боломе:
— Сколько у тебя этих винтовок? Ты должен дать мне одну на время. Она мне может понадобиться.
Глава десятая
— О, Жюльет! Вы не хотите остаться здесь? Вам не по душе наша жизнь?
Он усадил ее перед домом на скамью, покрашенную оставшейся от сарая краской.
Вечер, солнце уже зашло, но мокрые камни у берега и сухие подальше еще розовеют — два розовых оттенка.
— Здесь вы ничем не рискуете, я обещаю, мы будем вас охранять…
Руж идет на кухню и возвращается с ружьем, взятым у Боломе. Она молча смотрит; он ставит ружье у стены прикладом вниз.
— Если только вы сами хотите уйти… — Он, помолчав, продолжает: — Оно исправно и заряжено крупной дробью. С этими дикарями в самый раз… — И снова: — Мы так хотели, чтобы вы были довольны, мы так хотели… Скажите, мадемуазель Жюльет… Жюльет… И Декостер, и я, да, мы оба… Разве мы не делали все, что могли? Скажите, вам чего-то недостает?
Она качает головой, медленно, туда-сюда, туда-сюда…
— Тогда что? — И другим голосом: — А все бы могло так славно устроиться, если бы вы захотели, так легко… А Миллике я беру на себя…
Она снова качает головой.
— Вы же знаете, что они за вами следят. Их двое, а может, трое. Мужчины уж так устроены. О! Грош им цена, одна злоба и зависть. А похоть… Этот савоец… — Он говорит без разбора, забывая о чем: — Вы, должно быть, решили, что он от вас так легко не отстанет… Они бродят по лесу… Они могут все видеть… Оттуда, сверху… — Он указывает на розовый склон скалы. — Вон оттуда… Ладно, если хотят… Если бы я захотел, от савойца легко избавиться… Можно подать жалобу…
Она в третий раз качает головой.
— Конечно, я все понимаю, — говорит Руж, не понимая ничего. — Мы не станем жаловаться. А в остальном… Вы же еще не знаете: Миллике хочет забрать вас назад… Все против нас.
Он думает, что она удивится, но она не кажется удивленной, во всяком случае, насколько можно заметить в пепельно-серой дымке, постепенно затопляющей розовые уголья вокруг. Жюльет поднимает лицо, смотрит на него и молчит.
— Да, — говорит Руж, — вот оно как… А Миллике — это все от зависти, но уж она его крепко скрутила. Теперь он знает, что его ждет здесь, и не посмеет прийти… — Он показывает на ружье: — Отлично знает, что у меня есть чем его встретить, но дело еще не улажено. Савоец — это раз, да еще Миллике — всего два… Но это не все. Тут и другие есть… — Он поднимает руку и обводит ей весь берег: — Все эти парни там… Кто их знает… Все, кто хотят, кому бы хотелось… Большой Алексис, малыш Бюссе, даже этот алкаш Шови… — Он злится: — Вся эта орава, пойди знай, где они все. Тут и там, и каждый вас поджидает. Ну вот, если вы скажете, что вам здесь хорошо…
Она кивает в знак согласия.
— Если вам не в чем нас упрекнуть… Декостера, меня…
Она отрицательно качает головой.
— Тогда зачем вы убежали? Жюльет, маленькая Жюльет. Отчего захотели меня… нас покинуть?
Она снова кивает головой, прерывая его, и что-то говорит Ружу.
Руж слушает, как она говорит, говорит, говорит, со своим глуховатым акцентом, и вдруг вскрикивает:
— Боже мой! Вам надо было сказать! Все из-за горбуна? Вы шли к нему?
Она все не может остановиться, путается в словах, смеется; ей не хватает слов, она выдумывает их на ходу, снова смеется.
— Почему вы мне все не сказали? — спрашивает Руж.
Он тоже смеется.
— Ну да, почему не сказали? Я бы сходил за ним сам. Я против него ничего не имею. Он… он не считается, он не опасен… Маленький горбун, черт возьми! Его музыка, надо же, я понимаю! Ах, Жюльет, будьте уверены, вы меня так напугали! Я старик, вот и решил: «Ну, я ей уже надоел…» Так дело в этом итальянце, ведь он итальянец, верно? Он вам нужен? Ну да, горбун, он работает с Росси. Музыка, я понимаю… Чего же проще…
Она говорит, и снова он:
— Я отыщу его завтра… Если вы захотите, пусть приходит в любое время. Он ведь тоже здесь никого не знает, бедняга, да и горб отпугивает людей… Так вы скучаете без его музыки? Я понимаю! Я ведь и сам такой, тоже скучаю! Вы видите, Жюльет, видите, мы похожи!.. — Вдруг он прерывается: — Когда вам исполнится двадцать лет?
— В марте на будущий год.
Руж считает на пальцах:
— Восемь месяцев, чуть больше, чем восемь месяцев… — Он принимается ходить туда-сюда. — Да, Миллике. Плохо то, что пока на его стороне закон… Потом все будет зависеть от вас. Если вам подойдет, мы могли бы… Мне надо все разузнать. Жюльет, мне шестьдесят два, я мог бы быть вашим дедом. Но ведь мог бы быть и отцом, на это тоже закон есть…
Она молчит.
Засунув руки в карманы, он бродит у воды, в которой рождается звезда, похожая на качающийся поплавок заброшенной кем-то удочки.
Потом он говорит совсем другим голосом:
— А пока я запрещаю вам отходить далеко от дома. Вы слышите, Жюльет, я запрещаю вам выходить одной.
Видит ли он, как подается она вперед всем телом и склоняет голову? Может ли он не увидеть?
