— Не сумеешь, — отрезала шелковая сталь. — Я убью тебя раньше.
Так я и думал. Вечно я в таких случаях прав оказываюсь. Нет бы ошибиться хоть разок для разнообразия.
— Ты убил его.
— Кого?! — я все-таки поднял голову от изумления — а он чуть склонил свою, чтобы поймать взглядом мои глаза, выплеснуть в них свою ненависть... похожим таким движением склонил... и ведь и в самом деле похож — точно такая челка, только слипшаяся от крови... Боги милосердные!
— Кого? — хриплым шепотом сорвалось с моих губ. — Того мальчишку... я его не убивал, он...
Нет, я не скажу: «Он сам налетел на нож». Хотя это правда. Хотя и нож был не мой и в моей руке оказался случайно. Не скажу. И не потому, что оправдания мои будут слишком явственно для моей гордости походить на мольбы о пощаде.
А потому, что веры им не будет.
Он не поверит мне, этот обезумевший от ярости вельможа. Не поверит нипочем. Он рехнулся от ненависти и горя, а что помешательство у него тихое и без буйства — так это оно только с виду тихое. Пока.
Я осекся, но он не прерывал моего молчания. Долго не прерывал. Он просто безмолвно смотрел на меня. Очень внимательно. Потом посмотрел на обнаженное лезвие своего ножа. Потом опять на меня.
— Больше ты ничего не хочешь сказать? — осведомился он.
— А что бы ты хотел услышать? — Нет бы мне промолчать — снова во мне плеснулась та сумасшедшинка, что вечно заставляет меня выкидывать самые дикие коленца. — Тебе хочется, чтобы я воззвал к твоей чести и завопил: «Ты ведь не можешь убить связанного?» Только для того, чтобы ты мстительно улыбнулся и сказал: «Еще как могу!» — перед тем, как перерезать мне глотку. Да? Этого ты ждешь? Не дождешься. Хочешь меня убить — убей. Но вот цирка перед смертью я тебе устраивать не стану.
Он медленно и почти беззвучно вытолкнул воздух через сжатые зубы — и я похолодел. Только теперь я понял, насколько я и в самом деле был близок к смерти. Насколько велико его желание убить. Он меня и убил бы. Вздумай я оправдываться, или не приведи Боги, прощения просить... вздумай я и впрямь ляпнуть: «Ты не можешь зарезать безоружного», — и он убил бы меня в ту же минуту. Он ведь чего-то в этом роде от меня и ждал. Надеялся, что я произнесу именно те слова, которые позволят ему убить беззащитного... а теперь — теперь он не может. После того, как я облек словами его смутные даже для него самого ожидания, он не может.
— Будь прокляты твои глаза, — выдохнул он.
И я понял, что остался, чудом остался жив — и буду жив. Пока.
— Я не стану больше похищать тебя или околдовывать, — помолчав, произнес он.
Спасибо преогромное.
— Но я убью тебя. Сам. Один на один.
Э, твоя светлость, да ты точно помешался с горя. Что ты со мной сделать можешь один на один?
— Тебя выпустят отсюда. Живым, — он вложил лезвие в ножны не без сожаления и добавил. — До скорой встречи.
Здорово живем. До скорой, значит, встречи... знать бы еще, с кем? Кто он все-таки есть такой... кроме того, что он явно брат того нелепо убитого парнишки, которого я и по имени узнать не успел?
Он уже начал разворачиваться, чтобы уйти, когда я окликнул его.
— Эй, твоя светлость — а как тебя зовут? Ты кто?
Он обернулся на ходу — и только тут его самообладание дало слабинку, позволив рту дернуться и застыть в яростной усмешке.
— А какая разница? Так или иначе я тебя убью — так не все ли тебе равно?
Спасибо, твоя светлость. Уж теперь-то я совершенно уверен в завтрашнем дне. Или в послезавтрашнем. И во всех дальнейших. В любом из них рано или поздно окажешься ты.
Потому что ты не отступишься.
Случай. Просто дикий, невероятный, гнусный, донельзя нелепый случай. Только и всего. Я избить себя готов был за эту так называемую случайность. Ведь если бы я, дурак, не вздумал экономить...
Ежегодная проверка удачи всех бойцов, всех младших и старших учеников и учителей в каждой школе проводится. Мы ее тоже устраивали ежегодно. И проводил ее один и тот же маг. Всегда лучше иметь дело с человеком, который знает своих подопечных вдоль и поперек и по малейшим колебаниям удачи, по ничтожным на первый взгляд отклонениям может предугадать то, чего даже более опытный, но посторонний маг не увидит, пока не станет поздно. Я бы и не стал связываться с посторонним — но время проверки уже наступило, а наш волшебник, как назло, укатил в дальнюю провинцию к больным родственникам. Когда он вернется, я все едино попрошу его посмотреть учеников заново — но не оставлять же их удачу без проверки на добрых полгода. Значит, надо подыскать временно какого-никакого мага. И носом можно особо не крутить — так или иначе его работу будут переделывать. А значит, можно хоть малость, а сэкономить, не выискивая сильномогучего чародея, который за услуги свои запросит столь же сильномогучую плату, а обратиться к кому-нибудь подешевле — из тех, кто только проверкой удачи и занимается и ничего другого проделывать не умеет. Сэкономить я решил, видите ли! Дрянь, лопух подзаборный, приблудыш помоечный! Когда же я и в самом деле стану мастером Дайром Кинтаром? Когда привыкну, что я не милостыню выпрашиваю, и сберегать каждый медяк на черный день мне нужды нет? Что ради процветания школы королевская казна не поскупится? Когда перестану сквалыжничать, словно мне свой грош потертый надо растянуть на три дня да вдобавок отбивать его у таких же бездомных подкидышей, как и я сам? Был ты, Кинтар, подзаборником — подзаборником и остался. До мозга костей. Не вздумай ты над деньгами трястись — и не влип бы ты в эту историю... а может, и самой бы истории не было.
Но нет, я решил сэкономить. И мага, работающего с удачей нанять... где? Ну, ясное дело — в игорном доме. Там они обычно и подвизаются. Всякое игорное заведение содержит одного, а то и двух-трех таких магов. И кормятся они там неплохо... но не настолько, чтобы отказаться от небольшого приработка. Так мне тогда казалось. Лопух несчастный! Ведь мог бы найти кого получше, доверив выбор Тхиа. Или хотя бы не тащиться в заведение самолично, когда сговоренный мною маг не явился вовремя. Подождать... или послать кого другого. Так ведь нет же — сам на рожон поперся! Любопытно мне было. Никогда я в игорных домах не бывал. Ни как Кинтар-подкидыш, ни как старший ученик Кинтар, ни как мастер Дайр Кинтар... не бывал, и все тут.
Любопытно ему... а что любопытство зряшнее боком выходит, тебе говорили?
Было бы о чем любопытничать. Притон как притон. От обычного кабака, где воры мечут зернь на грязном столе, ничем особым не отличается, кроме роскошных занавесок — а на занавески я в других местах наглядеться могу, если охота вспадет. Я уж совсем было разозлился на собственную дурь, когда заприметил мага, наблюдающего за игроками. Он издали сделал мне жест — погоди, дескать, не своей виной я припозднился, сейчас управлюсь — и я не вышел обождать его снаружи, а сел и спросил выпивку, чтобы скрасить себе ожидания. Нет, я не был пьян. Не был! Вино здесь так разбавляют, что кувшином этого пойла и гусеница не упьется до того, чтоб ножки заплетались — а я одну только чашку и выпил. Я не был пьян. Но и полностью, безупречно, безукоризненно трезв я тоже не был. А это самое скверное, что только может быть — опьянение до того легкое, неприметное, что ты и не сознаешь его — и эта малая толика тумана в голове и теле, совсем крохотная, ничтожная, как пушинка... та самая пушинка, которая в решительный момент оказывается тяжелей свинца.
Парнишку того я заприметил сразу. Возможно, как раз из-за его забавной манеры взглядывать, не откидывая челку, а лишь склоняя голову чуть набок. А может, из-за его одежды — неброско он был одет, но богато: не вызолоченная подделка под роскошь навроде здешних занавесей, а роскошь настоящая. Не было в ней ничего вызывающего: сила, сознающая себя, будь то мастерство, знатность, богатство или что другое — неважно — держит себя скромно, ибо в вызове не нуждается. Словом, не походил мальчик к обстановочке здешней совершенно. Этому он, похоже, и радовался. Я еще, помнится, немало поразвлекся, поглядывая на него. Ну просто на лице у паренька написано, кто он есть такой. Отпрыск богатой и знатной семьи, удравший из-под бдительного присмотра старшей родни, чтобы с головой нырнуть в
