— особенно для мальчишки. А вот Кеану — дело другое. Мы тогда почасту бывали в столице, а Шенно так и вовсе сидели там безвылазно. И с Кеану я в ту пору сдружился крепко. Я виду не подавал, а он-то все равно заметил, что тяжко мне дома. Ну, и брата старшего уговорил помочь. Как же моему отцу да его не послушать! Большой вельможа в больших чинах, и честности отменной, — на слове «честность» Тхиа слегка фыркнул. — Так ведь честь хитрости не помеха. Он с отцом моим заговорил и на меня разговор навел нарочно. А дальше ему только слушать оставалось, каков я из себя есть. Вот он и послушал, и посетовал, что молодежь, дескать, нынче, много о себе понимает. И ценить не умеет. А вот близ его, Шенно, владений, Королевская школа размещается, так вот там уж... одним словом, там мне и таким, как я, самое место. И вести себя научат, и спесь мигом пособьют...
— Как будто она у тебя была, — ввернул я.
— Была-была, не сомневайся, — возразил Тхиа. — Хотя почему — была? И сейчас есть.
На такой наглый поклеп я не нашелся, что и сказать.
— Одним словом, туда мне только и дорога. Я слушаю, аж рот открыл, и понять не могу, к чему все клонится — а тут Шенно ко мне полуобернулся и этак вот подмигнул незаметно... да я в пляс был готов пуститься! Назавтра же меня в школу и снарядили. Не со зла, ты не думай. Отец полагал, что так для меня будет лучше.
— И ведь не ошибся, — полувопросительно заметил я.
— Ну еще бы, — кивнул Тхиа. — Тем более что и тут я под надзором одного из Шенно.
— На клумбу не пущу, — напомнил я.
Тхиа фыркнул.
— Ты потому меня и взял с собой? — спросил я, помолчав.
Тхиа возмущенно мотнул головой.
— Думаешь, я боюсь, что меня из школы силком возьмут? Нет. Для вступления в права наследства мне лично присутствовать не обязательно. Да и для управления им — тоже. А напутствовать меня перед смертью... нет, для этого отец бы меня вызывать не стал. Человек он тяжелый и притом совершенно не лицемерный. Пойми же, нас связывало только должное. Он справлялся обо мне, я — о нем. Поздравления я ему посылал ко дню рождения и всякое такое. Большее было бы ложью, а ложь он бы мигом учуял — и оскорбился. Нет, будь уверен, мы с ним в таких делах преотлично друг друга понимали. А вот этого вызова я не понимаю. Настолько, что не уверен, отец ли меня вызвал.
Тхиа прерывисто вздохнул и вновь взял в руки поводья.
— А еще я не уверен, что застану его в живых. Видишь ли, я последнее письмо от него дней десять тому назад получил — и в письме прямо сказано, что он здоров... а лгать, чтобы успокоить меня, он бы не стал.
Я прикусил губу. Теперь я понимал, от кого Тхиа унаследовал свою чудовищную прямоту — да, пожалуй, и язвительность.
— Не с чего ему так скоропостижно помирать, — ровным голосом заключил Тхиа. — Вот я и боюсь, что дело неладно. Скверный у этого дела запашок... и я не хотел бы отправляться разузнавать что да как в одиночку. Могу ведь и не справиться. Знал бы ты, как я рад, что ты согласился поехать со мной. Конечно, если ты раздумаешь...
— Дурак! — свирепо отрезал я. — Ничего я не раздумаю. А будешь мне еще такие глупости говорить — точно на клумбу не пущу.
Долгое время мы ехали молча. Навряд ли Тхиа собирался вдаваться со мной в откровенности — но, когда он выговорился, на душе у него явно полегчало... да настолько, что он даже шуточками сыпать перестал. Просто ехал рядом со мной, думал о чем-то — а может, и ни о чем. Скорей всего, ни о чем — потому что и мои мысли успокоились. Рядом с человеком, погруженным в тягостное раздумье, поневоле ощущаешь себя несвободно — а мне рядом с Тхиа было легко. Легкий человек Майон Тхиа, несмотря ни на что. Даже привычно угрюмый Нену рядом с ним если и не по облакам ходит, так по крайности будто теряет незримые кандалы.
Вот эту самую легкость я и помянул на привале. И не то, чтобы намеренно... просто смолчать не сумел.
Нет, но кто меня, дурака, за язык тянул?!
Ночь была теплой, но костер мы разожгли. Я принялся возиться со стряпней — готовить я все ж таки умею лучше Тхиа — а он, стреножив коней, умчался поискать побольше хвороста про запас. И притащил преогромную охапку. Силой Тхиа не обижен... ну еще бы — после стольких-то лет занятий в Королевской Школе... но набравшись сил, он не отяжелел ни в едином движении. Да, ни один боец не утратил бы упругости шага под тяжестью вязанки, пусть даже эта тяжесть и превышает собственный его вес... но Тхиа шел походкой не столько даже упругой, сколько легкой, как пляска.
— Странно получается, — пробормотал я, когда Тхиа свалил свою ношу возле костра. — При такой- то тяжелой жизни... откуда в тебе столько легкости?
— Как раз от нее, — ухмыльнулся Тхиа, усаживаясь поудобнее. — И вовсе не странно. Ты ведь тренировался с утяжелением. Поначалу — невподъем. Потом привыкаешь. Вроде и забываешь даже... а потом как снимешь свинцовые накладки — ну до того легко! Рука сама в удар так и летит — разве нет?
Да, Тхиа. Тысячу раз — да. Точнехонько перед тем, как твоя улыбка разлетелась под моим кулаком в кровавые брызги, я и снял накладки. Даже на место их положить не успел... наземь бросил, и все.
— Это верно, что сама, — вздохнул я. — Нипочем не забуду. Только-только ты на волю вырвался — и тут же на меня налетел. Повезло тебе, нечего сказать.
— Брось, — возразил Тхиа. — Если хочешь знать, мне действительно повезло. Ты меня просто спас.
Я что, ослышался? Или спятил? Тхиа никогда не лжет... а сейчас он не просто правдив, он искренен... но ведь не мог же он сказать то, что я услышал!
— Балда ты все-таки, — изрек Тхиа, вдоволь наглядевшись на мою одурелую рожу. — Ты себя тогда убийцей честил... хотя и недоубил меня, позволь тебе напомнить. А ведь я мог о себе тогда это сказать с большим правом. Вовремя Шенно меня к вам наладили. Иногда мне кажется, что еще немного, и я стал бы убивать людей только для того, чтобы мне хоть кто-то перед смертью в морду плюнул.
— Почему? — едва смог вымолвить я.
— А потому, что чувство должного — это... должное чувство, я согласен, и без него никак нельзя... но у меня-то и других хватало — а в ответ я получал все то же чувство должного, и только. В ответ на любовь, на злость, на обиду, на сострадание. На все. Даже и от слуг, которых я спасал от наказаний, лечил и все прочее... ненавидеть им меня было не за что, пожалеть они меня не догадывались, а любить — боялись. Хороший, дескать, мальчик Тхиа... покуда не вырастет. Так что я, кроме Кеану, живых людей, почитай что, и не видел. Меня никто не любил и не презирал. Никто не хотел хлопнуть меня по спине... или хотя бы вырвать мне кишки. Мне никто не был рад и мною никто не тяготился. Это как быть мертвым заживо... и даже убить тебя никто не хочет.
Он неожиданно засмеялся.
— А потом я попал к вам. И нарвался на роскошную, настоящую, полноценную ненависть. Такую живую... от всего сердца. Кинтар, балда... ты сперва и вправду убить меня хотел... ты и не представляешь, как я был счастлив. Меня хотят убить — значит я и в самом деле живой! А когда... — Тхиа на мгновение примолк. — Когда ты расплачивался за то, что сделал меня живым... а сам еще потом у меня прощения просил... у меня мужества недостало сказать тебе правду. Я не умел тогда. Не знал, как. Я и сейчас не очень знаю, как сказать ее — всю.
Некоторое время Тхиа молча смотрел в костер. Я тоже молчал, не в силах произнести ни слова.
— А правда, — вновь нарушил молчание Тхиа, — еще и в том, что досталось мне, в общем-то, за дело. Я ведь не только восхищался тобой. Я тебя еще и ненавидел. Вовсе тебе тогда не показалось.
— Я думал, ты меня презираешь, — тихо промолвил я.
— Нет, — возразил Тхиа. — За что? Нет. Я почти преклонялся перед тобой.
— Перед помоями со свалки? — невольно усмехнулся я.
— Именно, — кивнул Тхиа. — Слуга в нашем доме считался вещью — а ты даже и вещью не был. Грязь, которую вышвырнул на помойку... да, тебе посчастливилось повстречать мастера Дайра — но остальное-то ты сделал с собой сам. Был ты меньше, чем никто, а сделался недосягаемо умелым бойцом,