мигом обратилась в сумасшедший гнедой вихрь!
Нет, я знал, что лошади не только ржать, они и стонать могут, и вроде даже плакать... но я и в бреду бы не измыслил, что лошади способны так визжать! Несчастная кобылка заходилась жутким истошным визгом — так и грешники в аду не визжат. Дикий, срывающий горло визг, от которого не то, что уши — мозг закладывает. Безумный, ослепительный ужас... и, словно в ответ, заполошным лаем залились собаки, мгновенно срываясь на вой... я уже стоял на самом краю лужайки, а лошадь все билась и визжала, визжала... Кеану воздел руку, едва я успел отскочить, но лошадь успокоилась далеко не сразу. С ее боков, запавших, словно на ней скакали двое суток без отдыха, клочьями валилась пена.
Конюх бросился к несчастному животному, бормоча ласковые слова.
— Проваль... да что же это? — только и вырвалось у меня. — Кеану... прости... я ведь не хотел...
— Я тоже, — хмуро ответил Кеану. — Думал, сразу успокоить сумею. Забыл, что во время линьки на все другой срок нужен.
Он сложил пальцы щепотью как-то по особому и повел ими в воздухе. Лошадь прерывисто вздохнула и встала. Конюх бросил на своего господина взгляд, весьма далекий от восхищения, и Кеану потупился.
— Что это было? — тихо спросил я, когда конюх увел кобылку в стойло.
— А ты как думаешь? — поинтересовался Кеану. — Ты это был. Ты ведь Оршаном отмеченный. Любая лошадь, любая собака через тебя Зов услышит. Нет, подходить, кормить или там гладить — сколько твоей душе угодно. А вот в седло сесть или собаку на сворку взять... сам видишь, что от этого может быть. Говорю же, тебя никакая лошадь не повезет, даже и обученная. Слишком уж страшная штука — Зов. Я и не предполагал, что настолько. Счастье еще, что лошадь осталась жива... и вдвойне твое счастье, что сам ты цел.
Это верно. А я, дурак, еще морду кривил, когда Тхиа меня верховой езде обучал со всякими хитростями. Полагал, что не пригодятся мне его фортеля. Как же! Да если бы Тхиа меня не школил, остаться бы мне ногой в стремени. Мягкая под нами лужайка или твердый камень, а когда лошадь так бьется, все едино. Одна только разница, что на камне ошметки мяса вороны быстрей поклюют, а в мягкую лужайку кровь быстрей впитается.
— Понял теперь? — в упор спросил меня Кеану.
— Теперь понял, — вздохнул я.
— Может, оно и неплохо, что конная дорога не для тебя, — раздумчиво добавил Кеану. — На такое дело лучше своими ногами идти, если хочешь себе хозяином остаться. Только своими. Доверься чужим — и под конец пути шагу по своей воле не сделаешь. Так что не тревожься...
— Это не я тревожусь, а ты, — улыбнулся я. Губы складывались в улыбку плохо, но я все же сумел их принудить. — Мне оно привычно — пешком, налегке и в одиночку.
— Ну, в одиночку... это еще не сказано, — ответил Кеану. — Взять с собой ты никого не можешь, это верно — а вот если какой случайный попутчик прибьется, нипочем не гони. Возьми с собой обязательно.
— Случайного попутчика? — удивился я. — Почему?
— А потому, — отрезал Кеану, — что в такой дороге, как твоя, случайных попутчиков не бывает. И случайностей — тоже.
Случайным спутником я обзавелся очень скоро. На четвертый день пути.
Шел я, как и велел мне Кеану, куда глаза глядят. Что ж, вроде и не впервой. Вроде и думать не над чем: шагай себе и шагай. А если все же вдуматься... странное это дело — идти бесцельно и в то же самое время знать, что странствие твое имеет цель, и ты непременно придешь к ней. Когда я уводил Лиаха подальше от школы, я шел не куда попало — но притом мог выбирать. А сейчас все дороги равны передо мной — но выбора у меня нет. Легко сказать — иди, куда глаза глядят... а куда они глядят? В первый день я сдуру бросал монетку у каждой дорожной развилки: направо мне идти или налево? Точно, что сдуру. Монетка ли надо мной посмеялась или я сам неведомо для себя — а только дороги мне выпадали широченные, утоптанные, торные. И без единого деревца на обочине. Жара, как назло, выдалась такая распроподлая — поставь я на голову котелок с водой да мясом, так пожалуй, к вечеру бы похлебкой лакомился. И как только монетка моя гадальная не расплавилась? Хотя... как знать — может она того и добивалась? Расплавиться, просочиться меж пальцами, утечь в дорожную пыль... ну не держатся у меня в руках деньги, князь я там или кто. Характер у меня для деньговладельца неподходящий. Мозги по-другому устроены. Впрочем, к вечеру первого дня я всерьез опасался, что мозгов у меня и вовсе никаких не осталось. Все как есть на пот изошли. Снаружи все ярким солнцем залито — а в голове темным-темно, гулко, пусто. И жарко. Не сразу и разберешь, что жарче: черная сушь в голове — или отвесное сияние над головой. Жарко, жарко — словно и не воздух вдыхаешь, а куски обжигающего солнечного света, торопясь, откусываешь. Еще кусок, и еще, и еще один — так горячо, что во рту не удержать... но ведь есть же где-то за этой огненной стеной воздух, непременно есть... вот и откусываешь знойное марево — еще и еще — в дикой безумной надежде: ну еще раз и другой, и тебе удастся прогрызть незримую палящую тюрьму насквозь — наконец-то... наконец... и в горло, изодранное зноем, хлынет живительная прохлада настоящего воздуха. Жара давила, душила, обступала со всех сторон, и я задыхался, погребенный в ней заживо, но все же шел. Дурак. Сам не пойму — неужели я решил явиться к Оршану зажаренный живьем?
Под вечер я все-таки добрел до леса, а в лесу отыскал озерко. Нет, хорошо все-таки, что меня ни одна лошадь не свезет. Хотел бы я посмотреть на ту лошадь, что способна выдержать подобный путь. Такого ни одна скотина не выдержит. Сдохнет. А я, выходит, скотина живучая, раз не сдох. Вот только ни одна тварь так над собой измываться не станет. Ну и ладно. Ну и не буду. Что же я — глупей лошади, что ли?
Да, но как же все-таки выбирать дорогу?
Поостыв за ночь, я начал малость соображать. Монетку кидать больше не стану — хватит, накидался. Пойду и впрямь куда глаза глядят. А глядеть они у меня будут куда мне нравится. Вон на ту тенистую рощу, например — очень она мне в такой жаркий день нравится. А вон та извилистая речушка, от которой так и веет прохладой, нравится мне еще больше. И крохотный городок, сплошь возведенный из забавных домиков, чьи широкие кровли почти вплотную смыкаются над узенькими улочками, ну так мне нравится. И колодец придорожный, выкопанный невесть когда, невесть каким доброхотом для мимохожих путников. И деревушка, где улыбчивые девушки всегда рады дать незнакомому страннику напиться вдоволь из своих расписных глиняных кувшинов, а то и угостить свежей лепешкой... жаль, что до вечера еще далеко — вот бы где остановиться на ночлег! Очень мне девушки понравились... ну, и деревушка тоже... а вот городок... как он там назывался — Деналь? Динналь? Не важно. Не понравился он мне. Другое дело — трактир на самой его окраине. Городок я решил миновать, а в трактир заглянуть.
Замечательный был трактир. Добротный, приземистый, весь какой-то пузатенький. Дверь его была распахнута настежь — словно обжора, наевшись от пуза, распахнул свой кафтан, изнемогая от сытости, чтобы ловчей было томно вздохнуть. Самый вид трактира навевал мысль о сытной еде — так неужто в таком толстопузом заведении кормят худо?
Кормили в трактире просто отменно. Вот где можно было и отдохнуть, пока в прохладной полутьме обсыхает дорожный пот. Посидеть, потягивая прохладное разбавленное вино в ожидании той почти неуловимой доли минуты, когда из приоткрывшейся и разом захлопнувшейся дверки жарко дохнет вовнутрь трапезной кухонная печь, и на столе объявятся миска с ломтем мяса, щедро сдобренного густой подливкой. Да и запасы дорожные обновить пора — так отчего не здесь?
В трактире я просидел довольно долго. И поел сытно, и жажду утолил, и в дорогу еды прикупил. Нечасто мне доводилось посидеть вот так — бездельно, бездумно. С непривычки я даже не сразу уразумел: что я здесь делаю, если я ничего не делаю? Жду чего-то, что ли? Но — чего?
Неприятностей, наверное.
Вот не засиделся бы я в трактире, а встал бы сразу, едва дожевав жаркое, да и ушел — ничего бы не случилось. Не умею я уйти вовремя. Если где какая заварушка должна произойти, я непременно обязан ее дождаться. Вот и теперь я сидел-рассиживался, болтал с обжорой-торговцем о ценах на мачтовый лес — да на кой он мне сдался, я ж не капитан, не судовладелец, мне мачту и воткнуть-то некуда! Но нет, я сидел,
