Тот поколебался, но лепешку взял. Я дождался, покуда он запустит в нее зубы, улыбнулся мысленно и прикусил свою половинку. Вот и славно. Теперь и поговорить можно.
— Тебя как звать? — полюбопытствовал я, угрызая лепешку.
— Интай, — коротко ответил мальчишка.
Надо же! Имена у нас, и те похожи.
Похожи, да не совсем.
— Интай... а дальше?
— А дальше — никак, — с твердой решительностью ответил мальчик, и подбородок его упрямо задрался. — Интай — и все.
Ясно. Ясно, дружочек, как ты о себе понимаешь... да и обо мне, к слову сказать. Это ж высший уличный шик — родового имени не иметь и родства не знать. Дескать, я и не родился, а с крыши свалился, мостовая меня пеленала, свалка прокормление давала. Все, как у людей. Сам такой был, знаю. А вот ты — не такой.
Врешь ты все, мальчик. Не уличный ты крысенок, а домашний. Те, кто взаправду родства не помнят, тоже, бывает, тем бахвалятся, да не так. Не вызовом их голос звенит, а злостью, и не придуманной — настоящей. А то начнут себе другую похвальбушку придумывать: дескать, я княжеского рода незаконный отпрыск... или, скажем, похищенный — а вот как мой родитель меня отыщет, тут вам всем, свинохлебам, жарко станет. Наслушался я когда-то таких придумок по самое не могу — а сочинил еще больше, аж вспоминать тошно.
Правда, родню я себе сочинял не такую замысловатую — жизнь мне преподнесла куда как заковыристей.
Говоришь, Интай — а дальше никак? Врешь. Знаешь ты свое родовое имя. И семью свою помнишь. Голову готов прозакладывать — ни днем ты не был младше десяти лет, когда на улице очутился. Нипочем не поверю, чтобы к десяти годам так-таки ничего ты и не упомнил. Десять ведь лет — не два, не три. Все ты помнишь, только поминать не хочешь. И не со зла ведь не хочешь. Когда на родной дом сердце несут, тоже по иному разговаривают. Видал я таких, кого семья за дверь выставила. И тех, кто сам ушел, тоже видал. Не в рассорке ты со своей семьей — а просто нет ее у тебя больше. И ты ее очень даже помнишь. Да не просто помнишь — тоскуешь. Тяжко тебе слоняться по жизни вот таким — ничьим, неприкаянным, нелюбимым. Оттого и за мной поволокся, не прекословя. Тебе ведь не друг, не защитник даже нужен — хотя тебя ленивый только не обидит. Взрослый тебе рядом нужен. Отец, дядюшка, брат старший... а, проваль — да какая разница? Главное, чтобы взрослый. И не потому, что ты сам о себе позаботиться не умеешь. И не потому, что не хочешь. А потому, что нужен тебе взрослый. Хоть какой ни на есть. Проваль и распроваль — да за какие твои грехи тебя угораздило наскочить именно на меня? Да еще именно сейчас... зачем, зачем?! Это не я тебе нужен — слышишь? Не я! Не лови меня глазами, не привязывайся ко мне — я ж на погибель свою иду, куда мне еще и тебя с собой тащить?
Да, а куда я тебя дену?
Защитил, называется.
Боец. Мастер. Патриарх.
Дурак, дурак невступный!
Ну, Дайр Кинтар! Ну, Патриарх ты Младший! Вечно у тебя руки вперед головы думают.
— А тебя как звать? — полюбопытствовал Интай, запихивая в рот мало не всю лепешку разом.
— Кинтар, — коротко ответил я.
— И все? — со значением вопросил он.
— Не все, — отрезал я. — Но с меня довольно.
Интай озадаченно замолк. Я вздохнул, отломил ему еще лепешки, отпластал пару кусков копченого мяса и протянул мальчишке. Интай тут же принялся за еду. Эх, парень, парень... хоть ты сто лет под забором ночуй, а никакой ты не уличный. Я куда как помладше твоего был, а знал твердо: на улице подарков не берут — слишком дорого отдарок встанет. А вот ты не знаешь и посейчас. Я мог выпросить еду или украсть — но дареной лепешки, да еще от незнакомца, не принял бы никогда. А ты не только за этим незнакомцем невесть куда наладился — ты и еду его в рот за одно только «спасибо» пихаешь... ох, парень — да как ты и до нынешних-то своих лет дожил? Нет, нельзя тебя без пригляду оставлять, нипочем нельзя. Греха на душу не приму.
А как я за тобой, извольте сказать, доглядывать должен?
И если не я, то кто?
— Ты чего молчишь? — невнятно поинтересовался Интай, запихивая в рот лепешку.
— Думаю, — честно ответил я. — Размышляю. Что с тобой делать и куда тебя девать.
— А зачем меня куда-то девать? — Интай обиженно шмыгнул носом, стряхнул с ладони крошки и мгновенно поднялся на ноги. — Я и сам пойду. Вот только спасибо тебе скажу и пойду.
— Куда? — обреченно вздохнул я. — Куда ты пойдешь?
— Как это — куда? — Не понял Интай. — В город, вот!
Ну как есть сущее дитя. Я снова вздохнул. Ничегошеньки парень не понимает. Что поделать, придется объяснить. Все как есть. И что я его не только защитил, но и подставил, пусть и невольно. И что на прежнюю улицу, в прежний город ему ходу нет. И что измордуют его, дурака, если только сунуться вздумает, в мясной блин.
Выслушав мои объяснения, мальчишка погрустнел, посмурнел лицом. Поверил, по всему видать. Однако плечики свои тощенькие старательно расправил, голову понурившуюся прямо утвердил. Даже ухмылочку наискосок навесил. Это хорошо. Ни силенок, ни опыта и в помине нет — зато мужество, достоинство душевное есть, и даже в избытке... а это редкость, и она дорогого стоит. Очень хорошо...
Опомнись, Дайр Кинтар — что тебе в голову взбрело? Что хорошо? И для кого? Для цыпленка этого битого, недокормленного?
— Одним словом, пропадешь ты в городе ни за ломаный грош, — завершил я свою отповедь.
Интай еще сильнее голову вскинул, взглядом сверкнул, грудь свою слабую напыжил... а, проваль — да с тебя, парень, и вовсе глаз нельзя спускать.
— Ничего, — твердо произнес он прыгающими белыми губами. — Да я, если хочешь знать...
— Пропадешь, — безжалостно заключил я. — Грудь не топырь — лопнет. Ты мне тут мозги не меси — не тесто, хлеба не испечешь. Ты боишься. И правильно, между прочим, делаешь. А передо мной гонор пущать незачем. Я таких, как ты во всех видах видал по двенадцать на дюжину. Сам уличным был, знаю.
— Был? — прищурился Интай. — А теперь ты какой?
— А теперь я жутко знатный и богатый и вообще большая шишка, — невольно улыбнулся я прихотям судьбы.
— Ты?!
Взгляд Интая со вполне законным недоверием скользнул по моим босым ногам... по штанам моим обтрепанным... по рубахе поношенной — а что еще прикажете в дорогу напялить в этакую жару?.. по запыленному лицу, по волосам, перехваченным никак уж не повязкой Младшего Патриарха, а простым шнурком... по сумке моей дорожной, в трех местах заплатанной... и по рукояти меча, по ножнам, снова по рукояти...
Конечно, Киану в дорогу ножны мне подбирал самые неброские, да и меч учебный, а не парадный... но «неброский» не значит «небогатый» — тем более для юноши из Дома Шенно. Коричневая благородная шагрень, выложенная бронзой — с первого взгляда не приметишь, со второго глаз не оторвешь. И бронзовая гарда непривычной для меня формы, но удобная. А в бронзе гарды хищно оскалилась «улыбка» — прорезь для захвата клинка противника. Даже не вынимая меча из ножен, сразу видать — сделано добротно и красиво. С понятием сделано. Умелой рукой — и для умелой руки. Отменное оружие — и очень, очень дорогое.
— Ух ты! — восторженно выдохнул Интай, не сводя глаз с рукояти.
— Это не «ух ты», а меч, — чопорно поправил я.
— А можно... можно посмотреть? — Глаза его сияли завороженно, умоляюще.
— Нельзя, — осадил я. — Это меч против демонов. Здесь никаких демонов нет, значит, и вытаскивать его из ножен попусту не стоит.
