— Против демонов? — восхищенно удивился Интай. — Так ты волшебник?
— Нет, — усмехнулся я. — Но меч мне подарил взаправдашний волшебник.
Молодой еще волшебник — но об этом Интаю говорить не обязательно.
— А зачем? — продолжал допытываться Интай.
— Против демона, конечно. — А, пропади все пропадом — скажу, как есть и будь, что будет.
— Ты с демоном сражаться хочешь? — Глаза Интая округлились совершенно.
— Не хочу, — заверил его я. — Но придется.
Рот Интая округлился в точности как и его глаза.
— Я потому и размышляю, — объяснил я. — Из города я тебя, почитай, что и выставил — а куда тебя девать? Нет, я не отделаться от тебя хочу, — торопливо добавил я, заметив, как враз опечалился Интай. — А только ты сам подумай. Не могу же я тебя на верную смерть тащить...
Впоследствии я узнал, что насчет «верной смерти» у Интая было свое мнение. И узнал, какое. Эх, знать бы мне тогда! Хотя... а, проваль — что бы это изменило?
Совершенно даже ничего.
— Отправил бы я тебя... ну, неважно к кому, тебе бы там хорошо было. — Подумал я при этом, само собой, о школе и о Кеану. — Да ведь тебя как и отправить. Ну, дам я тебе денег, еды... и далеко ли ты уковыляешь? Такой, как ты есть... ограбят тебя, а то и убьют заодно... и нечего мне тут рожи строить! Не дойдешь ты. А если чудом каким дойдешь, я про то знать не буду. Сердце у меня будет не на месте — и как мне в бой идти, только о том и думая, не лежишь ли ты убитый под кустиком придорожным? А с собой тебя взять тоже ну никак нельзя. Одно только — если какого по дороге хорошего человека встретить, надежного, у которого тебя на время пристроить... а если я не вернусь, он тебя сам и сопроводит, куда я скажу. — Чем дальше, тем больше мне нравилась эта внезапная мысль. — Я и письмо для тебя могу оставить... чтоб тебя приняли по моему слову... согласен?
— Ура! — Интай хлопнул в ладоши и подскочил, дрыгнув в воздухе босыми пятками на радостях.
Что ж, решено. И решение не из худших. Значит, так тому и быть. Оставлю мальчишку хорошему человеку, а тот его после отвезет Тхиа... Тэйну, Дайру, Сахаи...
Я ведь ни капельки не сомневался, вернусь я или нет.
Интай, как оказалось — тоже.
Вот только мнения у нас на сей счет были прямо-таки противоположные.
— Слушай, — просительно заглянул мне в глаза Интай, — Раз уж мы все равно покуда вместе идем...
— Да? — подбодрил я, когда он замолчал.
— Ты ведь... того... с демоном сражаться собрался... и парней этих... вообще... вот... ты, значит, наверное, здорово драться умеешь?
— Здорово или нет, не мне знать, — улыбнулся я, — но драться я умею.
— Тогда... а ты мне приемчики всякие покажешь? — выпалил Интай.
Приемчики! Вот оно что. Приемчики.
Меня мастер Дайр тоже ведь сманил, пообещав, что научит драться. Но — драться, а не «приемчикам». Что приемчики сами по себе ничего не стоят, я еще на свалке убедился — а в школе понял окончательно. И все, кто приходили к нам в ученики, это понимали — или знали хотя бы. Я, признаться, малость оторопел даже. В первый ведь раз встречаю человека, который просит научить его «приемчикам». Научить, как же. Ученичок выискался. Сроду у меня таких учеников не было. Наскочил ни с моря, ни с суши. Случайный спутник, только и всего.
То-то и оно, что случайный.
А еще я вспомнил, что Кеану говорил.
Кеану, волшебник ты мой драгоценный — да чтоб тебе трижды провалиться... и только дважды вылезть!
Что примечательно — приемчики я ему показал. Целую уйму приемчиков. Самых разновсяких. Вот сразу после ужина и показал.
Затмение на меня нашло, не иначе.
Нет, но из всех нелепых, дурацких, немыслимых положений, в которые я вляпывался за всю свою изобильную бредовыми ужимками судьбы жизнь, эта — самая нелепая, дурацкая и немыслимая. Дожил, называется! Я, боец, воин, мастер, я, Младший Патриарх, Дайр Кинтар — недоумку малолетнему приемчики показываю. Именно приемчики и ни как иначе. Голову мне напекло, что ли?
Интай сиял, как надраенная ременная бляха, в меру своего разумения совершал поклоны и честил меня «учителем» через два слова на третье — а меня смех разбирал до щекотки в носу. Когда-то я, помнится, дивился редкостному таланту Тхиа гнусно хихикать. Теперь мне и самому не составило бы никакого труда гнусно хихикнуть. Наоборот, изрядных трудов мне стоило от гнусного хихиканья удержаться.
Потому что едва я только дозволю себе хотя бы усмешку — и все мои усилия пойдут прахом, да таким, что лучше было и не начинать.
Будь Интай мальчиком хоть домашним, хоть уличным — другое бы дело. Уличные — народ устрашающе практичный. Это они равному ухмылку раздерут от уха до уха. Равному — чтоб не возомнил себя высшим. Чтоб на темечко не сел да ноги в рот не свесил. Этого требует все та же практичность. Не со зла ведь раздерут, а за-ради пользы житейской. Равному — а высший или сторонний могут ухмыляться как им нравится. Да пусть хоть со смеху напополам порвутся! А уж человек, от которого уличному мальчишке хоть что-то нужно, и вовсе может себе позволить любую усмешку, любую издевку... ну, почти любую... во всяком разе пока нужда в нем не минет. Интаю я был нужен. Настоящий уличный пацан на его бы месте мои усмешки-подначки либо и вовсе за плечо кидал, либо в мешок дорожный складывал — дескать, пусть покуда полежат в сохранности, а расплачиваться после будем, за все сразу. Но Интай не был уличным. И домашним не был. Домашние мальчики, любимые дети любящих родителей, пусть и не готовы стерпеть унижение, сцепив зубы — зато они и не обидчивы. Смеется человек чему-то? Ну и пусть себе смеется: мало ли какая у него радость приключилась? Домашнему мальчику редко когда на ум придет, что смеются-то над ним. Но Интай — Интай не был ни домашним, ни уличным. Так, нитонисейчик невнятный. И держаться с ним мне приходилось ой как сторожко. Смехом меня распирало изнутри — впору повалиться в корчах и ногами дрыгать. Как никогда в жизни. И я крепился, удерживал смех в себе, не давая ему воли — удерживал, опять-таки, как никогда в жизни. А, проваль — Патриарх я или кто?! Если не удержусь сейчас, рявкну хохотом — значит, или кто. Потому как — что я за Патриарх, если такую ерунду, как гнусное хихиканье, одолеть не в силах?
А трудно, оказывается, удержать смех, когда смешно. Я аж взмок. Держись, Кинтар. Нипочем ведь Интай не поймет и не поверит, что смеюсь я не столько над ним, сколько над собой. А и поймет, так ливень дождя не суше. До того я усиливался — сам себя не помнил. И про путь свой опасный забыл, и про Оршана — как есть начисто забыл.
А все приемчики, будь они неладны.
Повторял Интай мои движения, надо отдать ему должное, хорошо. Во всяком разе, старательно. Всем бы моим ученикам столько старания. Ни силы, ни знания, ни подготовки — зато парень прямо наизнанку из себя лезет, тела своего не щадит, за каждым моим движением в четыре глаза глядит.
Так то — за движениями. А слова мои с него скатывались, как вода с железа намасленного, следа по себе не оставляя. А как иначе? Мир для такого несмышленыша — опасное место, и не чуять этого он не может. Он и чует. И выжить, конечно же, хочет. А если не выжить, так между смертью и смертью хоть дух перевести. Чтобы выжить, нужно себя обезопасить. Причиной безопасности этот мальчик мнит силу — что ж, люди и поумнее его впадали в то же заблуждение, а с него какой и спрос. Основой силы он почитает умение, мастерство — что ж, это хотя бы неглупо. Вот только сутью мастерства мнятся ему пресловутые приемчики. И приемчиков он жаждет всей душой. Приемчиков — и ничего другого. Что бы я ему о подлинном мастерстве ни говорил, он меня попросту не слышит — и не услышит. Заметит ли умирающий с голоду бесценный самоцвет в пыли дорожной, когда он ищет кусок черствой лепешки?
А даже если и заметит...
