поинтересовался я.
Интай снова вздрогнул и воззрился на меня с плохо скрытым испугом.
— Не хочу, — промолвил он, понурив голову. — Очень не хочу. Но если придется, я скажу. Честное слово, скажу.
— Ладно, — ответил я и отвернулся.
Нет, нельзя его сейчас расспрашивать. Пусть сперва успокоится. Хотел бы я знать, что я сегодня такого сделал или сказал, чтобы вот так напугать мальчишку? Вчера он меня совсем не боялся, и сразу после происшествия с мечом — тоже... а теперь вот испугался. Ничего не понимаю.
— Можно, я тут поброжу немного? — сдавленным голосом осведомился Интай. — Поищу...
— Думаешь, для ягод уже время? Хотя... — Я сделал вид, что задумался. — Может и так. Ладно, поброди. Только недалеко. Я вот сейчас костер запалю — ходи так, чтобы из виду его не терять. Не дальше. Иначе заблудишься.
— Хорошо, — не подымая головы, ответил Интай. — Я далеко и не собирался.
Я быстро соорудил костер. Интай тем временем удалился. Сейчас для него побыть одному — не самая пустая затея. Пусть побудет. Пусть в себя придет. А там уж я его и повыспрошу.
Вернулся Интай куда раньше, чем я ожидал. Лицо его было бледным и странно спокойным. Руки заложены за спину... не очень хороший признак, но лучше, чем было прежде.
— Нашел что-нибудь? — добродушно окликнул я его.
— Да, — односложно ответил Интай, усаживаясь рядом, и на губах его не было следов ягодного сока.
Я поворошил костер, мысленно примериваясь, как ловчей приступить к разговору. Интай посидел немного и лег, опираясь на локоть правой руки. В левой, небрежно откинутой вдоль тела, он что-то сжимал... выходит, и впрямь какую-то находку? Нашел... искал, значит и нашел... знать бы еще, что он такого искал... и ведь уверен был, что найдет — и нашел...
— Не надумал поговорить? — спросил я его без всяких обиняков.
— Надумал, — ответил Интай одними губами; лицо его даже не шелохнулось. Казалось, этим словом он исчерпал всю свою решимость. Он молчал. Молчал и я. Не поторапливал. Не подбадривал. Станешь понукать — спугнешь. Он должен решиться сам.
— Я тебя что спросить хотел, — произнес наконец Интай. — Ты ведь воин... ты убивать быстро умеешь?
— Как это — быстро убивать? — растерялся я.
— Быстро, — повторил Интай. — Чтобы раз — и все. Умеешь?
Ничего не понимаю. Он что же, из-за этого весь день ходил тоскливый, как зубная боль?
— Умею, конечно, — подтвердил я. — Знаешь, я и вообще убивать не люблю, но если уж приходится, то лучше быстро. Чтобы раз — и все.
— Умеешь? — И Интай улыбнулся — жалкой дрожащей улыбкой. — Это хорошо. Тогда не так страшно. Хотя... — Улыбка перекосилась, губы запрыгали сильнее, и он с силой прикусил нижнюю губу.
— Что с тобой? — обомлел я.
Интай с трудом отпустил губу; голова его запрокинулась.
— Боюсь, — тихо ответил он. — Пожалуйста, убей меня быстро. Пожалуйста.
Его подставленное горло мучительно белело, словно сахарная палочка — сожми покрепче, и переломится... белело в синеве сумерек, омывалось прозрачной и призрачной кровью алых всполохов костра... застывшее, выгнутое мукой непосильного страха, приневоленного к молчанию крика...
— Ты рехнулся? — хриплым шепотом еле выдавил я.
Губы Интая чуть дернулись... усмешка? С запрокинутой головой ни черта не поймешь. Но он ничего не ответил мне. Только левую руку разжал.
На его ладони поблескивал стальной ощепок. Это же от моего меча... быть не может! Откуда... зачем он у Интая? Я же все куски собрал... или не все? А этот он с собой прихватил — зачем? Или... ведь он что-то искал... искал и нашел... нет!
— Там, на поляне, их еще два осколка, — по-прежнему с запрокинутой головой произнес Интай. — И монет несколько штук. Еще бы самую малость прошли, и точно в поляну уперлись. Я так и думал, что нас сюда вынесет.
У меня в глазах помутилось: поляна... осколки... пустой день... но об этом я буду думать потом. Потому что синяя жилка на подставленном горле не может ждать, пока я надумаю что-нибудь. Она бьется, словно пойманная, она старается вырваться, вырваться прочь из плена мышц, кожи, прочь, прочь от страха, от ожидания неизбежного...
Я нагнулся к Интаю. Глаза у него были совершенно сумасшедшие, но он их не закрыл, даже не зажмурил. Я схватил его под мышки, тряхнул что есть духу и силком усадил. Тело его приобмякло. Он не мог бы сопротивляться, даже если бы и захотел.
И что теперь делать прикажете? Что мне с ним делать? По шее надавать? На руках баюкать, как давеча ночью? Уверять, что все в порядке? Ругательствами осыпать? Чем пронять самоубийцу с подставленным горлом, если он решился невесть по какой причине... впрочем, по какой — как раз ясно... теперь ясно... это я теперь такой умный... теперь мне и вправду понятно...
— Если я тебя убью прямо сейчас, а ты мне так ничего и не расскажешь, я ничего не буду знать, — мягко и внятно произнес я. — И моя жизнь по-прежнему будет в опасности, ты не находишь?
После недолгого бессильного молчания губы Интая наконец разлепились.
— Я расскажу, — пообещал он бесцветным опустошенным голосом.
Я с трудом сдержал вскрик облегчения. Расскажешь! Значит, будешь говорить. Хвала Богам,
— Я еще тогда все понял, — тихо произнес Интай.
Он сидел, белея в сумраке беззащитным горлом, одновременно немыслимо скрюченный и неестественно распростертый. Взрослому так не сесть, будь он хоть акробат... ну, разве что после долгих усилий... а мальчишке — запросто.
— Когда? — еще тише спросил я.
— Когда ты ногу подвернул, — без колебаний ответил Интай. — Неуклюже так, неловко... будто и не ты... а давеча парней этих как сумкой отхолил! И сам — как ремень от сумки. Гибкий, хлесткий, и не рвешься ничуточки. И на поляне... ведь никакая нога у тебя не подворачивалась — а тут вдруг взяла и подвернулась. Как за лодыжку тебя кто дернул.
Ну, да... я-то сам себя не вижу — а со стороны оно видней... тем более Интаю... уж он на меня во все глаза пялится, не смигнув... за лодыжку, значит?
— Вот только ты сказал, что назад вернуться надо за другим оружием — и тут же дернули.
Я захолодел. Мальчишка прав... прав.
— А потом мы у дороги застряли — похоронщиков пережидали... а был ли покойничек?
— Как это — «был ли»? — изумился я. — Думаешь, вся эта орава за пустыми дрогами ради собственного удовольствия топает?
Интай горько улыбнулся — но, мимо воли, губы его искривились не только горечью. Улыбка вспыхнула остро, как битое стекло, вспыхнула злым торжеством подростка. Тем особенным, хорошо мне знакомым торжеством, когда подросток знает, что он прав, а взрослые неправы. Он увидел, заметил, понял — а большие умные дяди дурей его оказались. Битое стекло отчаяния, способное до костей взрезать руку, посмевшую ударить эту улыбку — как изрезана и моя рука на всю оставшуюся жизнь, хоть глазами этого и не увидеть.
— Дроги, может, и не пустые, — раздумчиво произнес Интай. — Если они и вовсе были. Мы ведь дорогу один только раз перешли.
Я еще не понимал — но противный холодок струйкой пота стекал промеж лопаток. Я передернул плечами. Не помогло.
— Один раз, — с нажимом повторил Интай. — Когда мы от ос драпали, второй раз дорогу не переходили... а вынесло нас точнехонько туда, откуда пришли. Вот и думай сам, был ли покойник. И дошли мы к дороге или и вовсе на месте топтались. Я вот не знаю.
