Я тоже не знаю... но мальчик прав. Мы выскочили к поляне, а я — боец, мастер, Младший Патриарх — я этого даже не заметил!
— Тебе не дают вернуться, — без колебаний заключил Интай. — И не дадут. Будет тебя твой демон на пустом месте кружить-вертеть, пока вовсе не заморочит, а назад и шагу ступить не даст. И с дороги в сторонку соступить не даст. Чтобы тебе никто никаким советом-оружием не помог. Только вперед и только безоружным.
Вот тут меня по-настоящему и проняло! Мальчишка прав... он даже сам не знает, насколько прав. Я ведь меченый — и Оршан запросто может дотянуться до меня, заморочить голову, закружить, завязать мне дорогу. Я меченый — иначе давным-давно сам бы обратил внимание на эти странности, сам бы и понял, к чему они. Интай — посторонний, непричастный, ему хоть видно, а мне — нет. Слопать меня где ни попадя Оршан не в силах, а вот заранее выковырять лакомый кусочек из крепкого панциря да шипы ему острые пообломать... ясно.
Теперь ясно.
— Вот тогда я и решил, что ты должен меня убить, — упавшим голосом заключил Интай.
— Почему? — Снова я ровным счетом ничегошеньки не понимал.
Горькая улыбка Интая окончательно отвердела, и злость ее сделалась совершенно не мальчишеской — пугающе взрослой. Это уже не стекло, пусть и битое. Этого даже каменной рукой не сокрушить.
— Я твой меч вытащил. Посмотреть, — произнес он хриплым бесцветным фальцетом, но на удивление связно и ровно. — Любопытство меня одолело. Вот я весь день и думал — а только ли любопытство? Своей ли волей я твой запрет нарушил?
А, проваль — вот теперь все и вправду ясно. Бедный мальчик, он же весь день о чем и думал! Сам он вынул меч из ножен — или заставил кто? А если опять заставит? Если он меня, сонного, насмерть зарежет? Ну и что же, что не умеет — чужой волей всяк сумеет, чужая воля и подскажет, и подсобит... а мне не велит проснуться, и я не проснусь... я избавил его от уличного охвостья, накормил, выслушал, приветил... я посулил ему Королевскую Школу... да нет, не только — я, сказочный воитель, взял его с собой в сказку. От базарной ругани, уличной грязи, зуботычин и пинков — туда, где великие воины сражают злокозненных демонов. И за все за это отплатить, убив сонного? Не своей волей — но своей рукой. Нет, чем предательски убить, лучше быть честно убитым. Боги, за что... он же целый день, целый день только о том и думал... думал — и решал... и решился... и подставил мне горло... сделай
— А потом я все-таки помог тебе немного... ну, когда по мечу ударил... а ведь попал же, не промахнулся! А я ведь не боец, не мастер, я никто... вот и думай опять, своей ли волей сумел, своей ли силой? И что я этой силой еще натворю? Так что не миновать тебе убить меня... — голос его пресекся, и он едва сумел выдавить впридачу, — сам ведь знаешь.
Нет. Не знаю.
И знать не хочу.
Как не знал и до сих пор не знаю — правду я сказал Интаю в ответ или слукавил? Сказал то, что и думал — если и вообще думал в тот миг — или солгал?
Но даже если и солгал... приведись, не дай Боги, снова — и я бы снова солгал.
— Вынужден тебя огорчить, — добродушно-ехидным голосом учителя, распекающего ученика за наивную попытку отовраться, заявил я. — Или обрадовать — это уж как получится.
Интай резко обернулся и уставился на меня в упор.
— Видишь ли, — прежним тоном продолжил я, — демон мой тут и вправду замешан. Но дорогу он крутит не тебе, а мне. Тебя он не знает. Может, даже и не видит. И уж во всяком разе не может коснуться, а тем более принудить. Это ведь я меченый, а вовсе не ты. Так что не стоит перекладывать свою вину на малознакомых демонов. Эти штучки со мной не пройдут.
Да, я мерзавец. Сам не пойму, как у меня и язык-то повернулся. Зато Интай виновато потупился, будто и впрямь не жизнь свою был выплеснуть готов к моим ногам, а увиливал от наказания за мелкий проступок, кивая на бяку-чертика: дескать, это он меня подучил, а я не при чем.
Виноватым себя чувствуешь? Вот и хорошо. Тем крепче я могу быть уверен, что ты не попытаешься сделать сам то, от чего я отказался. Винишь себя за эту попытку? Значит, не повторишь ее. Самоубийство, оно тоже, знаешь ли, входит в привычку. И однажды оно может и удаться... особенно у таких, как ты.
Потому что теперь я тебя, паршивца, и вправду понял. Теперь — понял. Ты и в самом деле такой же, как я. Совсем другой — но такой же. Ты, как и я, живешь виной. Ты дышишь ею, ты пьешь вину, как вино, опьяняясь ею до потери разума... и в пьяном бреду самообвинений ты, как и любой упившийся вдрызг, способен на многое... на непредсказуемое... и я непременно займусь тобой, бедный пьяный дуралей... я непременно отучу тебя хлебать эту гадость... нет, ну совсем ведь как младенец — всякую дрянь в рот тащит! Потом, после — а покуда пей свою мнимую вину взахлеб, торопись, заглатывай... пей — чтобы забыть о другой чаше с настоящей своей виной... куда более крепкой, опьяняющей смертоносно... пей же — а я покуда вылью украдкой ту, другую чашу, и песочком присыплю, чтоб не видать было, где вылил...
— С мечом набезобразил ты, и только ты, — заключил я и лишь теперь позволил себе слегка улыбнуться. — И отбил меч от моей груди тоже только ты.
Интай вскинул голову, будто и не веря услышанному — и все же веря как бы вполверы.
— Точно я отбил? — моляще выдохнул он.
Вот так. Выпил? До дна? Умница. А теперь закуси сладеньким.
— Точно, — заверил я. — И никакой чужой силы. Так что не тревожься. Не убьешь ты меня сонного. Разве что лягушку за шиворот запустишь — это если я предпочту не проснуться по ходу дела.
Есть такое выражение — «камень с души свалился»... так вот, судя по мордашке Интаевой, с его души свалилась такая тяжесть, что парень, того и гляди, взлетит.
— И в том, что ты запрет нарушил, тоже не ты один виноват, — помолчав добавил я. — Мне надо было тебе не через два забора да за третий плетень перескакивать, а шаг за шагом, подробно, все как есть рассказать. Чтобы ты в целости знал, почему нельзя и что это за штука.
— А почему не рассказал? — спросил Интай. Без обвинений, без подковырок. Просто спросил.
— Хвастаться лишнего не хотел, — подумав, сознался я. — И так ведь исхвастался весь.
— Дурак ты, мастер! — вырвалось у Интая.
Ну, хвала Богам. Вот теперь все и взаправду стало на свое место.
— Это верно, — с легкостью согласился я. — Но теперь я тебе все-все расскажу. Только не сегодня, ладно? Устал я сегодня. Лучше о чем другом поболтаем... а про это я тебе после расскажу.
— После так после. — Дернул плечом Интай. — Ты мне лучше другое покуда скажи. Раз уж тебе демон вернуться не дает и оружие раздобыть не позволит... как же ты теперь, а?
Вот ведь упрямая зараза!
— Сам говорил: это только в сказках воин может на чудище с голыми руками переть. В жизни оно совсем по-другому выходит...
Дословно запомнил, чтоб мне провалиться. Дословно! Ну, Дайр Кинтар, ну ты и сказанул... мог ли предполагать, что слово свое съесть придется? А ведь придется... и с чем есть станешь — с солью, с перцем, с луком?
— Как ты теперь? — тихо и почти обреченно повторил Интай. — Один, безоружный...
— Почему «один»? — легко улыбнулся я... ох, знал бы кто, чего мне стоила эта легкость. — Я не один. К добру или к худу, я с тобой.
Интай охнул и вперился в меня таким взглядом, будто я его сейчас проглочу, а обратно выплюну великим воином.
— Вместе — оно и есть вместе, — быстро продолжал я, не давая себе ни минутной передышки, ни мгновения сроку собственным словам ужаснуться — Боги, да что это я такое несу?! — Знаешь, мне адмирал Шенно говорил, есть у моряков пословица такая: «Две кильки акуле морду набьют, десятеро — напополам порвут». Нас, конечно, не десяток — но ведь мы и не кильки... так что морду набить сумеем, как полагаешь?
Интай шмыгнул носом и молча кивнул.
— К тому же, — примолвил я, — это в сказках героям кто ни попадя волшебные мечи в руки сует,
