Ничего не скажешь, повезло мне с наставничком. Прав был Кеану, ох как прав — случайностей в такой дороге, как моя, не бывает, и случайных спутников тоже.
Ну, Интай, ну, спутник мой случайный! Ухитрился. Догадался. Разглядел. Как и сумел — при такой-то наивности? И знакомы ведь без году неделю. Странно, что он первым приметил, а не Тхиа. Проницательный Майон Тхиа, способный мигом запустить свой язвительный взгляд в самую суть вещей.
Впрочем, нет. Не странно.
Потому что Тхиа тоже себя не любит.
Это я не понял, я не заметил... эх, ну как же это я так оплошал? А ведь говорил он мне... да что там говорил — криком кричал! А я его по себе мерил, оттого и не услышал. Понял, что и его доля не медом мазана — и успокоился. Понял, что он тоже, как и я, должен был выживать... да нет, не как я. В том то и дело, что совсем не как я. По-другому.
Он ведь у нас сызмлада владетельный господин. А если господин на которого из слуг ненароком косо взглянет или, того хуже, нечаянно толкнет — угадайте, что тому слуге будет? Особенно если у господина есть такой до невозможности владетельный папаша? Если замок — это такая каменная громадина, а в ней полным-полно этажей, и на каждом этаже полным-полно комнат, а в комнатах — выдранных слуг... так, кажется, Майон Тхиа объяснял подзаборнику Кинтару, что такое замок? Вот и таскается по каменной громадине из комнаты в комнату ходячая беда лет этак десяти от роду. Руки за спину беда заложила, взгляд в пол уставила и только зыркает искоса по сторонам осторожненько. А все же как ни берегись — не убережешься. Поглядишь на кого не так или заденешь — а ему расплачиваться... нет, Тхиа себя любить определенно не за что.
Не диво, что он так сорвался, угодив в школу! Такая неистребованная жажда прикоснуться, заговорить — а то и подшутить, понасмешничать, дать тычка... разумеется, не кому попало, а близкому человеку, родной душе. Посторонние, равнодушные и прочие неуделки нам и вовсе ни к чему. Как было раньше подерзить, когда кругом — зависимые, низшие. Зато теперь есть равные... и все это страстное желание дать тычка и получить подзатыльник обрушилось на меня. На великолепного, ослепительного, недосягаемого и вообще всякоразлично достойного старшего ученика Кинтара... о-ох.
И ведь говорил мне Тхиа. Говорил — а я не понял. И он при всей своей проницательности тоже не понял.
Зато наивный Интай... или у наивности свои способы мудро проницать есть?
В одном он, во всяком случае, ошибся.
— Это ты зря, — ухмыльнулся я, разом возвращаясь из своих размышлений к действительности. — Зря ты себя не уважаешь. Есть за что. Это я тебе точно говорю.
Интай так просиял — зажмуриться впору.
— Ух ты! — выдохнул он. — Правда?!
Я кивнул.
— А за что? — не отставал он.
И почему мне именно в эту минуту вспомнился Спящий Патриарх? Не знаю. Но я был уверен, что отвечаю правильно.
Я и теперь уверен.
— Не скажу, — отрезал я. — Сам поймешь. Да.
До чего убеждения мои поменялись за последнее время — просто даже удивительно. В особенности насчет приемчиков. И кто мне, дураку, сказал, что все приемчики — сущая ерунда? Плюнуть тому в глаза, да и только. Нет, приемчики — это замечательно. Особенно если напрочь о них позабыть. Если именовать этим простодушным словом нечто совсем-совсем другое... вот как я, например. Интай ведь свято уверен, что я его учу именно приемчикам. А на самом деле... ходить, стоять, дышать, думать — и не только в вечерние сумеречные часы, когда мы устраивались на привал, а ежечасно, ежеминутно! Незаметно, исподволь, каждый шаг, каждый вдох... потому что мне нужно спешить. Потому что времени мне на все эти радости отпущено — всего да ничего.
А может, и того меньше.
Всем умением, всей силой своей, всем осознанием того, что вот этот ученик у меня последний, я
Да, трижды прав был Дайр, назвав меня человеком властным. Ну и пусть. Зато я был счастлив. Странное, незаслуженное, нечаянное счастье — последний ученик. И пусть он, если хочет, именует все, что узнал, приемчиками. Пусть. Потом ведь все равно разберется, что к чему.
Притом же у парня такой ошеломляющий размах наивности! Другой на его месте давно бы заподозрил, что неспроста я готов показывать ему приемчики в любое время дня и ночи по первой же просьбе. Ученик безотказный — это бывает, хотя и нечасто, а вот безотказный учитель?..
Ну, неспроста. Может быть.
Зато если Интая на привале погонять, как следует, спит он потом крепче крепкого. Хоть в самое ухо ему ори, не разбудишь. А значит, я могу быть уверен, что он не проснется среди ночи, осененный новой сногсшибательной идеей. И ничего опасного не натворит. Вроде бы он все уже натворил, что мог, но... а вдруг не все? Подросток способен натворить куда больше, чем могут вообразить взрослые — и забывать мне об этом не следует. Один раз уже забыл. И поплатился. Нет, лучше впредь не забывать.
Я и не забывал. И гонял Интая на каждом привале. Ух, как же я его гонял! У бедняжки едва хватало сил пробормотать «спокойной ночи» перед тем, как провалиться в беспробудный сон. Лишь тогда я позволял себе задремать, радуясь собственной предусмотрительности.
Я ведь не знал тогда, что эта предусмотрительность едва не будет стоить мне жизни.
И радовался — вот ведь оно как хорошо получается. Окреп мальчишка, поздоровел — а в то же время на опасные выходки лишних сил не остается. А покуда он сопит во все носовые завертки и улыбается своим мальчишеским снам, я могу посидеть спокойно, поразмышлять. Очень уж много такого понабежало, над чем нужно поразмыслить. Неторопливо этак, вдумчиво. Не отвлекаясь на вредные вопросы вредного пацана.
Вот именно, вредного. Интай за время пути не только окреп и плечи расправил. Он и весь как-то расправился. Въедливый сделался, дотошный. На первый взгляд оно вроде и неприметно: слово скажет, ответ не успеет выслушать — и уже о другом. Но теперь сказанное впроброс слово не тонуло в море прочих, не менее интересных. Оно всплывало с самого глубокого дна, волоча за собой целые охапки новых вопросов. Раньше я эти вопросы хоть предугадывать мог, теперь же...
— Послушай, — не вполне внятно произнес Интай, вволю напрыгавшись по лужайке под моим беспощадным присмотром.
Это ничего, что не вполне внятно. Не так он и устал, как ему кажется. На самом деле у него даже дыхание почти не сбилось. Еще один-два вдоха, и он заговорит бойко и ясно.
— Да? — подбодрил я его.
— Я все спросить хотел... почему меч не на меня, а на тебя набросился?
— Все еще себя виноватишь? — вопросом на вопрос ответил я.
Интай немного подумал.
— Наверное, уже нет, — честно ответил он и натянул рубаху. — Просто непонятно.
— А что тут непонятного? — пожал плечами я. — Это ведь не ты, а я меченый. Ты вот давеча опасался, не Оршан ли тебя науськал. А я знал, что не Он. Знал, а объяснить не мог. Теперь вот только понял. Да если бы ты волей Оршана меч из ножен вытащил, от тебя бы волоска неразрубленного не осталось. Этот меч на демонов заговорен был. Чуял он их. И окажись ты перчаткой, в которую демон руку просунул... ясно тебе?
— Ясно, — поежился Интай.
— А я у железяки заговоренной не просто на дороге к демону оказался. Меченый я. На алтаре лежал, еле в пасть не попал. Это неважно, что я жертва недоеденная. Для меча — неважно. Пахнет от меня алтарем этим, и все тут. Другое дело, что на мне бы он не остановился. Раз уж догадало тебя
