— Конечно, без магии тут не обошлось, — продолжал меж тем Хэсситай. — Одно дело — пробить такую скважину, и совсем другое — заклясть готовенькое. Видишь ведь — и сухо тут, и тепло, и светло. И безопасно. Сам понимаешь, если гора осадку даст, никакая крепь не сдержит — а этому переходу ничего не страшно. Оползень там, или обвал, или даже землетрясение... одним словом, надежно зачаровано, на совесть.
Байхин в ответ не проронил ни слова, только снова огляделся по сторонам. Смолчал и Хэсситай. Некоторое время они шли, не обменявшись ни словечком, и каждый размышлял о чем-то своем. Хэсситай этим безмолвием не тяготился ничуть: даже у самого одинокого человека потребность высказаться, излиться душой не то чтобы ослабевает с возрастом, но притупляется, теряет первоначальную жалящую болезненность — да Хэсситай по натуре и воспитанию и в юности был хотя и привязчив, но не общителен. Так что долгим молчанием наскучил первым, конечно же, Байхин.
— Послушай, — обратился он к Хэсситаю, — идти нам еще долго и времени у нас предовольно. Так, может, хоть теперь скажешь, куда мы идем и зачем?
— Мы, — выразительно хмыкнул Хэсситай. — Мне и самому интересно, куда и зачем мы идем. Вот ты мне скажи, куда тебя понесло? И что тебе дома не сиделось? Молодой, богатый, знатного рода — чем не жизнь?
Хэсситай явно лукавил, уходил от ответа — но Байхин решил не перечить: до сих пор мастер гнал его от себя, ни о чем не спрашивая.
— Жизнь, — согласился он и, помолчав, добавил: — Только... как тебе сказать... тесно мне было жить. Тесно и душно.
— Да пожалуй, — после короткого раздумья кивнул Хэсситай. — Младший сын младшей жены, или кто ты там... очень неопределенное положение.
— Да нет, — с недобрым коротким смешком возразил Байхин. — Как раз очень определенное.
— В каком смысле? — удивился Хэсситай.
— В самом прямом. Кто мне высшим приходится, кто — низшим и в какой степени... все как есть расписано. Кого каким поклоном уважить и кого какими помоями облить. Только низшие и высшие, и никого равного.
— А тебе так нужен был равный? — полюбопытствовал Хэсситай.
— Конечно, — ответил Байхин. — Я отчасти поэтому в тебя так и вцепился. Понимаешь, тебе я всегда могу подсунуть лягушку в ящик для фокусов.
— Не советую, — с ехидной прямотой предостерег Хэсситай. — Я ведь могу тебе в ответ клею в грим налить.
— Достойный ответ равного, — ухмыльнулся Байхин. — Вот поэтому я и могу подложить тебе лягушку. А иначе жить тесно. Над низшими подшучивать гнусно — они ведь не то что ответить, они даже обидеться не вправе, если шутка не по вкусу пришлась. А над высшими... здравый смысл не позволяет — себе дороже. — Байхин выразительно развел руками, а затем неожиданно ухмыльнулся. — Правда, по части здравого смысла у меня всегда было слабовато...
— Не сомневаюсь, — сухо отпарировал Хэсситай. — Даже странно, что ты до сих пор жив и шутки шутишь. Другому бы давно расхотелось.
— Ну нет, — неожиданно посерьезнел Байхин. — Я ведь только тем и выжил.
Разговор вновь оборвался: при всей своей словоохотливости Байхин явно не хотел продолжать тему, а Хэсситаю так и вовсе не до разговоров стало. Достаточно и того, что он уже успел услышать. Сколько уже раз он укорял себя за то, что ошибся в парне, — и вот опять... да что ж это делается? И как только ему в голову пришло дивиться, что вся жизнь Байхина была исполнена жгучей жаждой смеха? Неужто позабыл, как сам изнемогал от той же жажды, как дерзил мастеру Хэйтану, как тяжко отстаивал свое право смешить и смеяться? Почему он так упорно отказывался поверить, что Байхин той же породы, что и он сам? Отчего защищался, так яростно стараясь не понять?
А какая разница? Главное, что Байхин с ним и впрямь одной породы... а это значит, что отделаться от него не удастся. Пустые надежды. Нельзя оборонить человека от него самого.
При этой мысли Хэсситай испытал пронзительную боль — и в то же самое время невероятную легкость. Словно бы с него сняли тяжкий груз, с которым он уже свыкся настолько, что и замечать его перестал, и только сгорбленная спина все еще отвечает болью на попытку распрямиться...
За этими мыслями Хэсситай и не заметил, как впереди завиднелись ворота. В своей задумчивости он едва было не заплатил привратникам лишку — едва спохватился.
— Куда мы теперь пойдем? — поинтересовался Байхин, глядя, как Хэсситай прячет свой изрядно отощавший кошелек.
— Вон туда, — флегматично отозвался Хэсситай. — Там есть небольшой городок.
— Выступать будем? — радостно оживился Байхин. Хэсситай помотал головой.
— Выступать мы там не будем, — отрезал он. — И вообще о том, что мы с тобой киэн... помалкивай, ладно?
Хэсситай был почти уверен, что удивленный Байхин приступит к нему с расспросами, и даже почувствовал легкую досаду, когда тот лишь кивнул в ответ — и только. А о чем досадовать, если вдуматься? Сам всю дорогу от него таился — вот и перестал парень расспрашивать, а навязываться с объяснениями нелепо. Ну да это беда поправимая. Со временем все он Байхину расскажет. А пока довольно и того, что наказ его парень выполнит. Хоть не так будет велика для него опасность...
Однако снова всем надеждам Хэсситая было суждено рассыпаться в прах.
Не только полотнище с городским гербом свисало с поперечины над тяжелыми воротами. Рядом весело трепыхался на ветру белый флаг с огромной черной слезой посредине. При виде него Хэсситай так и замер.
— Вот оно что, — с ненавистью выдохнул он сквозь сжатые зубы. — Послушай... ты, конечно, можешь решить, что я снова выискал предлог от тебя отделаться. — Он вынул кошелек и протянул его Байхину, избегая смотреть в глаза. — Думай, если хочешь. Об одном прошу — беги отсюда без оглядки. Денег тебе на проход через гору хватит... а прочее — не твоя забота.
Глава 7
Байхин ничего не ответил. Он просто молча стоял и смотрел на протянутую руку. Долго смотрел. До тех пор, пока она не опустилась, все еще сжимая кошелек.
— Ты всерьез полагаешь, что я брошу тебя и пущусь наутек? — негромко поинтересовался Байхин, по-прежнему не отрывая тяжелого взгляда от зажатого в ладони кошелька.
— Нет, — честно ответил Хэсситай, неловким движением запихивая кошелек за пазуху. — Но очень бы хотелось.
Он сел на обочину и смущенно погладил придорожную траву, пышную, сочную, летнюю — зима и впрямь осталась позади. Потом его руки задвигались, поправляя пояс и разглаживая несуществующие складочки кафтана — опять-таки без всякой к тому надобности.
— Даже и не мечтай, — сухо посоветовал Байхин. — Привычки у меня такой нет — друзей в опасности бросать. И удирать, перепутавшись невесть чего, — тоже.
— А ты перепугайся, — в тон ему ответил Хэсситай. — Целее будешь. Я тебе даже подскажу — чего.
— Сделай милость, — хмуро откликнулся Байхин, ковырнув ногой небольшой камешек.
— Изволь. — Хэсситай потеребил немного пояс, будто не вполне понимая, на что создана эта странная вещь, потом вздохнул, рывком развязал его и скинул теплый дорожный кафтан. — Надо же, до чего жарко... сразу как-то и не заметил, а ведь так солнце припекает...
— Я тебя слушаю, — безжалостно прервал его Байхин.
— Тебе когда-нибудь сказки слыхивать доводилось? — Вопрос был далеко не праздным: во многих знатных семействах слугам строго-настрого запрещалось тешить молодых господ низменными россказнями, годными разве что для услаждения слуха черни.
