— Доводилось, — кивнул Байхин.
— А про дочь короля, которая не умела смеяться, слышал? — все еще избегая смотреть Байхину в глаза, осведомился Хэсситай. — Которая смертной тоской заболела...
— Смотря какую, — со странной сдержанностью ответствовал Байхин. В другое время Хэсситай бы призадумался о причинах подобной уклончивости, но теперь ему было не до того: он размышлял, как бы ему посильнее испугать Байхина, чтобы тот и думать забыл следовать за своим мастером.
— Ну как же, — напомнил Хэсситай. — Дочка разучилась смеяться, и его величество посулил выдать ее за того, кто рассмешит... а потом было хотел уклониться от своей клятвы, да не получилось. Помнишь?
— Да, — совсем уже безо всякого выражения произнес Байхин. — Там еще вроде незадачливым шутам головы рубили.
— Сказочка эта не на пустом месте взялась, — задумчиво сообщил Хэсситай, теребя травинку. — Хотя на самом деле кое-что было не совсем так... а знаешь, что именно?
— Не знаю, — бесцветным голосом вымолвил Байхин. — Но догадываюсь. Папаша-король не потому претендентам на руку дочери головы рубил, что опозорились. Он просто боялся, что кто-нибудь со второй попытки сумеет рассмешить принцессу.
— Откуда ты знаешь? — Хэсситай чуть не взвыл от изумления, до того верно догадка Байхина совпала с действительностью.
— Не знаю, — вздохнул Байхин. — Догадываюсь. Полагаю, у папочки-короля свой жених был для любимой дочки припасен... тот самый, за которого она идти отказалась... а потом и захворала этой... тоской. — Последнее слово он выговорил с таким отвращением, какого Хэсситай едва ли мог от него ожидать. Так говорят не о болезни сказочной принцессы, а о личном недруге.
— Правда твоя, — признал ошеломленный Хэсситай. — Но как ты угадал?
— А разве могло быть иначе? — пожал плечами Байхин. — Тоска смертная — это ведь не простая болезнь. Сначала человек забывает, как смеяться... а потом умирает... или становится послушным... очень послушным. Что ни прикажи, все сделает. Если бы принцесса выжила, она бы короля послушалась. И замуж бы пошла безропотно. Так что не сама она по себе заболела. Наверняка отец-король поспособствовал... а может, не только он. Но это дела не меняет. Пусть не он первый надумал — но ведь от совета не отказался.
И снова догадка Байхина оказалась ужасающе верной. Или... не просто догадка?
— А как от смертной тоски лечат, знаешь? — поинтересовался Хэсситай.
— Смехом, чем же еще, — устало повел плечами Байхин. — В сказке же сказано. Если удастся рассмешить... вот только обычно не удается.
— В сказке сказано, — пробормотал Хэсситай. — Может, ты вдобавок знаешь, откуда смертная тоска берется? Про это в сказке ничего не говорится.
— Изволь, — произнес Байхин, невольно передразнивая Хэсситая. — Достаточно наложить чары на любую заразную болезнь... дело мерзкое, таким даже черные маги брезгуют, но какой-нибудь честолюбивый и бездарный чародей может поддаться на уговоры... вроде заклинание не из сложных. Только больного потом надо взаперти держать, иначе все кругом поперезаразятся. Очень уж летучее поветрие. Папочка-король недаром дочку свою в башне запер и близко к ней не подходил. Не то и сам тоску подцепил бы... а ему это и вовсе ни к чему.
Охватившее Хэсситая подозрение превращалось в уверенность так быстро, что у него стеснилось дыхание и похолодели кончики пальцев.
— А это ты откуда знаешь? — сдавленно промолвил он, потрясенный своим внезапным прозрением.
— Так я и сам этой дрянью болел, — скучным обыденным голосом ответил Байхин и сел на придорожную траву рядом с Хэсситаем, словно признание отняло у него силы стоять.
— На мертвого ты вроде не похож, — будто размышляя вслух, промолвил Хэсситай, — не говоря уж о послушании...
Байхин криво ухмыльнулся в ответ на шутку.
— По части послушания у меня всегда было хуже некуда, — зябко ссутулившись, признался он. Солнце припекало вовсю, да и теплый дорожный кафтан Байхин до сих пор не удосужился снять — и все же его поза не казалась странной.
— Лет-то тебе сколько было? — спросил Хэсситай.
— Двенадцать, по-моему... или около того. Мое счастье, что кормилица мне сказки рассказывала... и про принцессу — тоже. Не то худо бы мне пришлось. А так я знал, что со мной творится. И знал, что я должен смеяться во что бы то ни стало, иначе мне каюк.
— Смеяться, — почти таким же бесцветным тоном, что и Байхин, произнес Хэсситай. — Что-то не верится мне, что к тебе шутов допускали.
— Ни-ни, — подтвердил Байхин. — Шуты, смешные истории и все такое прочее — под полным запретом. Это ведь для моего же блага...
На слове «блага» Байхин сощурился. Потом лицо его приняло прежнее выражение, но Хэсситаю и этой малой доли мгновения хватило.
Прости меня, подумал Хэсситай. Прости, если только можешь. Я никогда больше не буду ничего с тобой учинять для твоего блага. Клянусь.
— Не понимаю, — искренне признался Хэсситай. — Как ты сумел... от тебя ведь убрали все, над чем можно смеяться...
— Не все, — возразил Байхин. — Кое-что осталось.
— Что? — глухо спросил Хэсситай.
— Я, — коротко ответил Байхин. Хэсситай вытаращил глаза.
— Я, понимаешь? — пояснил Байхин. — Я сам. Все можно отобрать... но не меня же самого. Я смотрелся в зеркало и убеждал себя, что моя кислая рожа смешней всего на свете. Когда зеркало унесли, глядел на свои руки... на коленки свои мосластые... выискивал, что смешного в моих пятках... и в моих поисках смешного... до того себя доводил — по полу от хохота катался... только тем и выжил. Ты даже не представляешь, какой я на самом деле смешной. Во мне все смешно.
Хэсситай поежился. Всякому человеку небесполезно знать, как он смешон, да не всякому под силу. А двенадцать лет... возраст, когда любая насмешка ранит без малого смертельно... ох и тяжко же отвоевывал Байхин свою жизнь.
— Ты с самого начала знал, что заболел не случайно? — отрывисто спросил киэн.
— Нет, что ты. — Байхин потер переносицу. — Уже потом узнал. Когда стало ясно, что меня даже тоска смертная к послушанию не принудит, на меня вроде как рукой махнули. То все старались переделать, а то на поводу пошли. Согласились сбыть меня с рук и шуму не подымать. А куда сбыть и чем мне потом прокормиться? Знатному вельможе работать неприлично. Отец мой мага пригласил... чтоб отдать меня в ученье. Маг хоть и услужающий человек, а все же ремесло не позорное.
Байхин скорчил непередаваемую гримасу.
— А как этот маг меня только увидел... такое началось! Еле-еле скандал замяли. Отец ведь не ожидал, что маг сразу учует, что со мной стряслось, да вдобавок так прямо при мне все и выложит. И что за продажу таких заклинаний головы рубить бы стоило... и за покупку тоже... и что магом мне теперь уже не быть...
Еще бы. Смертная тоска даром не проходит... да и воинское воспитание тоже.
— Отец тогда озлился страшно. Орал, что раз из меня даже мага сделать нельзя, то он отдаст меня в ученье любому шарлатану, лишь бы я из дому убрался...
— И ему это, в общем, удалось, — усмехнулся Хэсситай.
— Сам понимаешь, когда я сказал, что ухожу с тобой, все только рады были. Все тихо, пристойно... странствовать сынок отправился... на чудищ заморских охотиться... или в дальний монастырь подался — тоже дело не последнее.
— Начинаю думать, что зря я от тебя отделаться пытался, — вздохнул Хэсситай. — Я ведь тебя сейчас почему прогнать хотел... думал, тебе со мной идти опасно... а тебе как раз ничего и не грозит... по крайней мере в этом городе...
