— Ну как же, — развел руками хозяин. — Веселый человек — он ведь и посидит за столом, и закусит, и выпьет, и друзьям своим выпивку поставит... вы меня понимаете?
— Кажется, да, — кивнул Хэсситай. — Времена сейчас бесприбыльные.
— Истинно так, — горестно улыбнулся хозяин. — Прискорбные времена. Не то что бесприбыльные, а прямо-таки убыточные. Невеселый человек тоже, конечно, есть хочет... так ведь он любую подметку сжует — и стоит ли ради такого клиента стараться? У нас в столице многие теперь всякой дрянью потчуют... иначе концы с концами не сведешь! А я не желаю! У меня, если хотите знать, этот погребок еще от прадеда! Разве же можно семейную честь ронять?!
Хэсситай покладисто кивнул, словно бы отвечая в том смысле, что да, семейной честью поступиться никак не возможно.
— А если по-настоящему кормить-поить, а не отбросами, так живо по миру пойдешь. К нам ведь не просто утробу набить приходят, а еще и время провести, с друзьями часок скоротать, выпить для отдохновения чего-нибудь этакого... разве нынешний посетитель на это способен? Нет, ну вот вы мне скажите?!
— Потому вы и открываете только вечером? — спросил Хэсситай, чтобы поддержать разговор — ответ разумелся сам собой.
— Ясное дело, — пожал плечами хозяин. — По дневному времени заведение открывать да еду готовить — прямой убыток. Хорошо, если один-двое за весь день заглянут... А дровам, а еде переводу сколько — ведь не напасешься!
— Так, значит, вечером... — медленно произнес Хэсситай.
— Ну да, — кивнул хозяин. — В первой трапезной кто-нибудь сохлый пирожок жует для виду, а здесь посетители собираются. Все сплошь свои, не подумайте чего... случайных людей дальше трапезной никто не пустит. А здесь уж мы вовсю стараемся. Так что он, — хозяин мотнул головой в сторону бывшего киэн, — меня не тяготит нисколько. И сам не даром хлеб ест, и мне на вино зарабатывает.
Байхину сделалось внезапно разом и смешно, и грустно. Ясно же, что по вечерам в потайной комнате дается представление — и посетители гостеприимного погребка, истосковавшиеся по смеху, готовы платить вдвое, если не втрое. Можно биться об заклад, что у предприимчивого хозяина от клиентов отбою нет: ведь посещать зрелища рискованно — а значит, притягательно вдвойне. Настоящий мужчина всенепременно должен утворить что-нибудь этакое... противозаконное... чтобы сознание своей отчаянной отваги приятно согревало душу, чтобы было чем похвалиться перед ближайшими друзьями — тоже, надо понимать, настоящими мужчинами, которые и сами изредка тешат себя подобными же вылазками. И смех и грех, право слово. Едва ли владелец погребка укрыл любимого киэн от монаршего гнева, исходя из этих соображений: ради прибыли жизнью не рискуют. Зато он быстро смекнул, какую выгоду ему сулит его бескорыстное деяние. Оборотистый любитель искусств совершил подвиг — и не прогадал на нем. И все же ни единого разочка он не сказал впрямую «киэн», «представление», будто слова эти могли обжечь ему рот. Все правильно: в случае, если Хэсситай с Байхином не те, за кого он их принял, а особо хитроумные королевские наблюдатели, хозяин сможет все отрицать и прикинуться, будто его просто не так поняли, а сам он имел в виду нечто совсем другое... Все правильно... а тем не менее грустно немножко... грустно и смешно.
— Я так мыслю, вы и от нашей... м-м-м... помощи не отказались бы? — напрямик спросил Хэсситай.
Бывший киэн незаметно подмигнул ему: дескать, молодец, быстро соображаешь.
— Был бы прямо-таки счастлив, — просиял хозяин. — Только не сегодня, конечно... скажем, через неделю, когда суматоха уляжется... а до тех пор о пропитании, господин мастер, не беспокойтесь.
— Почту за честь, — учтиво согласился Хэсситай. — Сегодня мы никак не могли бы... у нас сегодня вечером дело есть... вы ведь меня понимаете?..
Хозяин утвердительно кивнул: а что тут не понять — дело нехитрое. Не он один такой умный. Многие сейчас набивают мошну, торгуя смехом из-под прилавка. Контрабанда — она и есть контрабанда. Всегда была и всегда будет. Кем-то заезжие киэн уже сговорены — чего ж тут непонятного? Главное, что и ему они обещались без обману — а значит, внакладе он не останется.
— Заняты мы сегодня, — повторил Хэсситай. — А вот через неделю — с премногим удовольствием.
Глава 10
Миновать стражу и проникнуть во дворец оказалось, против всяких ожиданий, делом нетрудным. Байхин даже в самых смелых своих чаяниях надеяться не смел, что охрана может быть настолько беспечна. За спинами этаких остолопов он и сам мог бы проскользнуть незамеченным, а уж под началом Хэсситая — тем более. Трудности начались в коридорах Внешнего Дворца.
Меньше всего Байхин ожидал услышать этот ласковый шорох. Он подумал было, что ослышался, потряс головой — шорох не исчезал. Тихий, совершенно во дворце неуместный и оттого удивительно печальный шорох опавших листьев. Они не отзванивали еле слышно на ветру, как давеча в осеннем лесу. Шорох был прерывистым, наподобие всхлипываний — откуда же взяться ветру в дворцовых коридорах? Разве только если сквознячком протянет, когда очередной слуга распахнет дверь, чтобы внести в пиршественную залу поднос с яствами или кувшин вина. Или взметнет листву с мрамора длиннополый кафтан кого-либо из придворных, покинувшего на время своих титулованных сотрапезников. Хэсситай сделал шаг, за ним другой. Листва всплакнула, потянулась за его одеждой и вновь улеглась.
— Это, выходит... — прошептал Байхин, бледнея в темноте от внезапной догадки — благо еще, что в темноте не видать. — Это нас, выходит, ждали... и листьев насыпали... чтоб мы не могли пройти незаметно.
— Если бы, — сквозь зубы процедил Хэсситай. — Здесь о безопасности никто и не помышляет... А тот, кто помышляет, таких глупых ловушек не устраивает. Здесь просто пируют.
— Так и что? — не понял Байхин.
— Пируют, — терпеливо повторил Хэсситай. — Листва-то осенняя, взгляни.
Байхин осторожно поднял с пола несколько листьев и поднес поближе к окну, стараясь в неверном лунном свете разглядеть их. Прав оказался Хэсситай — листва была осенняя, тускло-рыжая и лилово- красная в лунном свете. Края и кончики листьев мутно отблескивали серебром и золотом.
— Что это? — растерянно произнес Байхин. Листья выпали из его рук, покружились немного и почти беззвучно опустились на пол.
— Роскошь, — зло зашипел Хэсситай. — В здешних краях ни зимы, ни осени не бывает. Местные уроженцы иной раз и не знают толком, какая она из себя, осень. Зато они наслышаны, что знатные и утонченные ценители прекрасного в других странах любуются прелестью осенней листвы. Разве ж можно чужедальним вельможам хоть в чем-то уступать? Ни-ни. Их еще и переплюнуть надо, чтоб обзавидовались до смерти.
— Так ведь осень рядышком, за горами. — Байхин все еще ничего не понимал. — Перейди через горный проход, да и любуйся себе сколько влезет.
— И опять ты дурак выходишь, — возразил Хэсситай. — Тогда это станет удовольствием для простонародья. Слишком просто и слишком дешево. Тащиться через горы, чтобы посмотреть, как листья прямо на земле валяются, — разве ж это достойно вельможи? А вот бешеные деньги платить, чтоб тебе нагребли с десяток возов этих листьев, да не каких попало, а самых отборных, листочек к листочку, да чтоб доставили прежде, чем они посохнут-повянут, — это да, это по-княжески. А еще каждый листочек тронуть золотым или серебряным напылением... и опять же не как попало — поверь мне, над этим самолучшие художники не покладая рук трудились... и не на землю вывалить отмытую да расписную листву, а на мраморные полы, на шелковые полотнища, на дорогие ковры... Вот этим уже и придворному полюбоваться не зазорно. Он ведь не чета всяким там землепашцам вонючим и торговцам презренным. И иноземным вельможам тоже. Об заклад бьюсь, что весь Внешний Дворец листьями усыпан.
— Это же сколько золота... — почти неслышно присвистнул Байхин.
