– Боюсь, что мистер Гопкинс нездоров, – ответил Хардинг, а потом добавил: – Вы англичанка?
– Ну, да. Вроде того. Наполовину русская.
– Сдается мне, что это опасная смесь.
– Могу ли я заглянуть к вам в офис? Мы смогли бы поговорить о других статьях – у нашего агентства большая читательская аудитория в Южной Америке.
Хардинга не трудно было уговорить, он предложил встретиться завтра ближе к вечеру.
Мэйсону Хардингу было немного за тридцать, во всяком случае, так решила Ева. Его густые каштановые волосы были подстрижены и зачесаны на заметный пробор, как у школьника. Он уже начал полнеть, и правильные черты его приятного лица были смягчены слоем жира, накопившегося в щеках и подбородке. Он был облачен в светлый желтовато-коричневый льняной костюм в полоску, а на письменном столе стояла табличка «Мэйсон Хардинг III».
– Так, так, – сказал он, жестом приглашая ее сесть и осматривая с головы до пят. – Значит, «Трансокеанская пресса»? Не могу сказать, что я что-нибудь слышал о вас.
Ева вкратце рассказала ему о направлении работы и читательской аудитории своего агентства; он кивал, очевидно, вникая. Она сказала, что ее командировали в Вашингтон, чтобы проинтервьюировать людей, занимающих ключевые посты в новой администрации.
– Понятно. А где вы остановились?
Ева сказала. Он задал ей несколько вопросов о Лондоне, войне и о том, была ли она там во время лондонского блица. После чего посмотрел на часы.
– Хотите что-нибудь выпить? Думаю, теперь мы закрываемся в пять или около этого.
Они вышли из Министерства торговли, большого здания-монстра в классическом стиле – с фасадом, делавшим его похожим на музей, но никак не на министерство – и прошли несколько кварталов на север по Пятнадцатой улице к темному бару, который знал Мэйсон – «Пожалуйста, зовите меня Мэйсон». Там они оба, по инициативе Мэйсона, заказали коктейль «виски-мак». День выдался прохладным, и им обоим не мешало согреться.
Ева задала несколько почтительных вопросов о Гопкинсе, а Мэйсон рассказал несколько ничего не значивших фактов, за исключением того, что у Гопкинса несколько лет назад вырезали половину желудка, поскольку заподозрили рак. Мэйсон осторожно упомянул о том, что в его министерстве и в администрации Рузвельта восхищены британской решимостью и отвагой.
– Вы должны понять, Ив, – сказал он, смакуя второй «виски-мак», – что Гопкинсу и ФДР сейчас трудно сделать что-либо большее. Если бы все зависело только от нас, то мы бы уже давно были рядом с вами и плечом к плечу дрались бы с этими проклятыми нацистами. Хотите еще один? Официант! – Он подал знак, чтобы принесли еще один коктейль.
– Но прежде, чем вступить в войну, нам нужно убедить Конгресс. Рузвельт понимает, что это невозможно. Во всяком случае сейчас. Должно что-то произойти, чтобы эти люди изменили свое мнение. Вы были когда-нибудь на митинге комитета «Америка – прежде всего»?
Ева ответила утвердительно. Она все хорошо помнила: ирландско-американский священник, подогревавший толпу высказываниями о британской порочности и двуличности. Восемьдесят процентов американцев против вступления в войну. Америка вмешалась в прошлую войну и ничего не приобрела, кроме Великой депрессии. Соединенным Штатам не грозит нападение – зачем выручать Англию снова. Англия обанкротилась, ей – конец: не тратьте американские деньги и американские жизни, пытаясь сласти ее шкуру. И все в этом духе – под крики одобрения и аплодисменты толпы.
– Ну, тогда вы все и сами понимаете, – сказал Мэйсон тихим извиняющимся тоном, как врач, сообщающий пациенту о неизлечимой болезни. – Мне не хочется, чтоб в Европе победили нацисты. О боже, нет – мы будем следующие на очереди, это без сомнения. Проблема в том, что мало кто смотрит на все это подобным образом.
Они все говорили и говорили. В ходе разговора выяснилось, что Мэйсон женат, что у него двое сыновей, Мэйсон-младший и Фарли, и что они живут в Александрии. После третьего коктейля он спросил ее, что она делает в субботу. Ева ответила, что у нее пока нет никаких планов, и Мэйсон вызвался показать гостье город: ему все равно нужно было зайти в офис, кое-что привести в порядок.
Поэтому в субботу утром Мэйсон заехал за Евой в гостиницу «Лондон холл» в своем красивом зеленом седане и повез демонстрировать ей главные достопримечательности города. Он показал ей Белый дом, памятник Вашингтону, мемориал Линкольна, Капитолий и, наконец, Национальную галерею. Они вышли из машины у ресторана под названием «Дю Барри» на Коннектикут-авеню.
– Послушайте, я не могу занимать ваше время, – сказала Ева, когда Мэйсон заплатил по счету. – Разве вам не нужно в офис?
– Да бог с ними, с делами, это вполне может подождать до понедельника. И, кроме того, мне бы хотелось показать вам Арлингтон.
Когда Хардинг привез ее назад в гостиницу, еще не было шести. Он сказал Еве, что ждет ее в офисе в понедельник в полдень, к тому времени у него появятся новости о состоянии здоровья Гопкинса и будет известно, сможет ли тот дать интервью, и если да, то в какое время. Они пожали друг другу руки, Ева тепло поблагодарила Хардинга за «великолепный день», после чего пошла в свой номер и позвонила Ромеру.
Мэйсон Хардинг попытался поцеловать ее в понедельник вечером. Встретившись – «Гарри пока не доступен, извините», – они снова пошли в тот же бар, и он перебрал с выпивкой. Когда они вышли из бара, с неба лило как из ведра, и они некоторое время стояли под навесом какого-то магазина. Как только дождь ослаб, они стремительно бросились к машине Хардинга. Ева подумала, как это странно, что он причесывается перед тем, как завести мотор и отвезти ее в гостиницу. И уже во время прощания он бросился на Еву. Успев как раз вовремя отвернуть лицо, она почувствовала его губы на своей щеке, подбородке и шее.
– Мэйсон, ради бога, зачем все это! – Она оттолкнула его.
Он отшатнулся и сел, сердито глядя на руль.
– Вы мне очень нравитесь, Ив, – сказал он странным мрачным голосом, не глядя на нее, как будто эта фраза объясняла все, что требовалось.
– Но вы ведь женатый человек, Мэйсон.
Он тяжело вздохнул, словно устал от этого избитого упрека.
– Мы оба понимаем, что это такое, – сказал он наконец, повернувшись к ней лицом. – Давай не будем строить из себя невинных. Ты – красивая женщина. И мое семейное положение здесь ни при чем.
– Я позвоню вам в понедельник, – пообещала Ева и открыла дверь машины.
Он схватил ее руку прежде, чем Ева успела выйти, и поцеловал ее. Она попыталась выхватить руку, но Мэйсон крепко ее держал.
– Меня завтра не будет в городе, – сказал он. – Я должен на пару дней уехать в Балтимор. Встретимся там, в гостинице «Аллигани», в шесть часов вечера.
Она ничего не ответила, высвободила свою руку и вылезла из машины.
– Гостиница «Аллигани», – повторил он. – Я устрою тебе это интервью с Гопкинсом.
– Золото сияет и светится, – сказала Ева. – Кажется, что оно почти жаром пышет.
– Ясно, – ответил Ромер. В трубку ей было слышно, как рядом с ним разговаривали люди.
– Все в порядке? – спросила она.
– Я – в офисе.
– Они хотят осуществить продажу в гостинице «Аллигани», в Балтиморе, во вторник в шесть вечера.
– Ничего больше не делай и не говори. Я приеду утром и встречусь с тобой.
Ромер был в Вашингтоне в десять утра. Она собралась спуститься в вестибюль, когда позвонили снизу от портье и сказали, что он прибыл. Пока Ева искала его взглядом, сердце у нее в груди запрыгало и так заколотилось от волнения, что она остановилась, удивляясь собственной реакции.
Ромер сидел в углу вестибюля, но, что Еву неприятно поразило, с ним пришел еще один человек, которого он представил просто как Брэдли. Брэдли был худощавым парнем небольшого роста, с улыбкой, вспыхивавшей и замиравшей как испорченная электрическая лампочка. Когда они сели, Ева тайком дотянулась до руки Ромера.
– Лукас, дорогой…
