– Ох, дурак, ну, кретин! А может, не ушла еще?
Он бросился в предбанник, распахнул дверь. Белославы не было. Звезды насмешливо подмигивали, ухнул, захохотал филин.
– Что, не уломал девку? – послышался от плетня голос Невзора. – Знать, не показался ты ей. А силком не бери – грех.
– Ты что, сдурел? Я просто подышать вышел. Скажешь тоже: силком… – пробормотал Олег. – Самого чуть не изнасиловали.
Местность впереди понижалась настолько, что дорога, нырявшая в низину, поверху шла вровень с макушками деревьев. Преобладали ели, кое-где виднелись светлые островки берез и осин.
– Как под землю едем, – проворчал Вторуша, придерживая лошадь на спуске.
Почва по сторонам стала влажной, трава – блеклой и клочковатой. Кое-где пучками росла осока. Солнце, проглядывая из-за облаков, робко пыталось пробиться сквозь темные кроны елей.
Телеги въехали на притопленную во влажную землю гать, колеса застучали по уложенным мерным бревнам. Лошади ступали осторожно, из-под бревен кое-где фонтанчиками выбивалась болотистая жижа. Стволы оказались полусгнившие, заросшие мхом, склизкие, и колеса скользили по ним, норовя скатиться в сторону. Видимо, болотистая низина была настолько обширной, что вместо объездной дороги путь проложили прямо через болото. Судя по ветхости бревен, гать мостили если не три века назад, то уж два точно. Скорее всего, вятичи и северяне, участвуя в походах новгородцев, проложили эту дорогу, чтобы присоединяться к общей рати перед днепровскими порогами, за Переяславлем.
От болот поднимались гнилые испарения, влажность была такая, что рубаха стала липнуть к телу. Воздух сделался густой, тягучий.
Вторуша остановил телегу, оглянулся на Олега.
– Опять невмочь, – жалобно сказал он, – что ж за наказанье такое?
– Жадность твоя тебя губит, – насмешливо сказал ведун.
– Какая жадность… жадность, – проворчал Вторуша, слезая с телеги. – Один не пойми чем питается – мышей, что ли, в лесу ловит. Другой нос воротит – несвежее, мол. А что ж, выкидывать рыбку-то?
Прижав руки к животу, он засеменил через дорогу в подлесок.
– Ну, ты рыбки поел. Доволен? – спросил его вслед Середин. – Давай, беги. Как брюхо от отравы прочистишь, снадобье успокаивающее дам.
Купец только отмахнулся и, хлюпая лаптями в болотной грязи, рысцой припустил к кустам, на ходу развязывая пояс штанов. Экономя еду, которой староста расплатился за излечение дочки, Вторуша подъел рыбу, что наловил еще в реке, за деревней. И теперь купца несло так, что приходилось нырять в придорожные кусты раз по двадцать на дню.
– Ничего-ничего, – пробормотал Середин, провожая его взглядом. – Коли через голову не доходит, что тухлятину жрать нельзя, может, через другое место дойдет.
Олег спрыгнул на гать, размял ноги. Комары заедали, словно впервые человека учуяли. Трава на обочине была блеклая, неживая, кое-где проглядывала ржавая вода. Корявые ели, не давая вырасти в своей тени молодым деревцам, склонились над дорогой, и казалось, они вот-вот обрушатся, выворачивая корни, укрывая под ветками и без того едва видимые под мохом бревна. Невзор не показывался на глаза уже несколько часов – ехали они медленно из-за Вторушиной слабости, и, видно, бывший дружинник намного их опередил.
Тишина, прерываемая только звоном комаров, давила на уши. Хрустнула где-то ветка, Середин прислушался. Нет, тихо. Второй день, как они покинули деревню, а как долго еще людей не встретят – неизвестно. Олег почувствовал холодок между лопаток, словно кто-то прицелился стрелой ему в спину. Он непроизвольно оглянулся, зябко передернул плечами. Неприятное место, глухое, и лес мрачный, воровской. Самое место для лихих людей. Олег прошел к второй телеге, проверил груз, потрепал Сивку по шее. Похоже, этот лес навевал тоску даже на нее – обычно норовистая лошадка вела себя смирно и только косилась по сторонам черным глазом.
– Сейчас поедем, – успокоил ее Олег, обернулся и замер.
Возле передней телеги стояли два мужика в овчинах, вывернутых мехом наружу. У одного, того, что пониже ростом, без шапки, беловолосого, словно его сметаной облили, на плече покоилась суковатая дубина с выглаженной, почти отполированной от долгого употребления рукоятью. Второй, ражий мужик в надвинутом на глаза треухе, ласково поглаживал заткнутый за красный кушак топор. Краем глаза Олег заметил шевеление в кустах справа и упал на колено. Над головой прошелестело – стрела, пропоров мешок с мехами, глубоко вошла внутрь, оставив снаружи лишь оперение. В кустах выругались.
– Шустрый парнишка, – почти одобрительно сказал мужик в треухе, вытягивая из-за кушака топор, – ну-ка, Лапоть, выводи засранца.
Из подлеска показался худой длинный парень в подпоясанном веревкой армяке. Ухмыляясь, разбойник вытащил из кустов Вторушу, прихватив его за ворот. Нос у купца был разбит, по губам текла кровь. Тот виновато взглянул на Олега, сплюнул густой розовой слюной. Штаны он поддерживал руками.
– Это… ты извини, мил человек. Вишь как… даже опростаться толком не дали, душегубы.
Парень в армяке с разворота ударил его кулаком в лицо. Вторуша охнул и кувыркнулся на влажную землю – только ноги мелькнули. Парень длинно сплюнул в сторону и с вызовом поглядел на Середина. Олег почувствовал, как в груди все каменеет. Подонки – они в любом мире подонки. Смелые, когда трое на одного… Пятеро, поправил себя Олег: на дорогу вышли еще два изрядно заросших бородами мужика. И еще справа один, лучник.
– Ну-ка, паря, брось свою железку. – И мужик в треухе, перекидывая топор из руки в руку, не спеша двинулся на Олега. Ведун сунул руку в карман и выпустил наружу петлю кистеня. Чтобы, как понадобится, сразу зацепить и бить не медля.
Белоголовый с дубиной скрылся за телегами, заходя сзади.
– Брось, тебе говорят! Не то засранца этого первым порешим, а потом из тебя лоскутьев нарежем. Ага!
Худой парень поднял за шиворот, как нашкодившего кота, Вторушу и приставил ему к горлу косарь – широкий нож с обломанным острием.
Середин отступал вдоль телег, успевая поглядывать налево, в сторону крадущегося за телегой мужика с дубиной, и сторожить справа движение лучника. Саблю он пока не вынимал, не желая раньше времени начинать схватку.
«А драться придется, – подумал он. – Эти живоглоты живыми не выпустят. В них из человеческого осталась только членораздельная речь, а все остальное на уровне инстинктов: побольше сожрать, напиться бражки, завалить между делом подвернувшуюся бабу, да опять на дорогу – путников резать».
Справа была топкая почва, кое-где с проплешинами сухой земли, слева – телега, выше его роста нагруженная мешками. Мужик в треухе, поглядывая на идущих следом бородачей, наступал уверенно, привычно и крепко держа топор в полусогнутой руке.
– Бросай саблю, собака, кому говорят!
Злобно и визгливо заржала Сивка: почуяла чужака.
– Мужики, – просипел Вторуша, – может, договоримся? Мы это, того, подорожную заплатим, как князю киевскому, а в другой раз поедем – еще заплатим, а? Давайте дело делать. Вам прибыль, а нам спокойствие.
Лапоть подвел его ближе к дороге, бросил на колени, поднял за волосы голову и прижал к горлу широкое лезвие.
– Соглашайся, парень, – мужик в треухе сменил тон и теперь пробовал взять уговорами, – нам товар ни к чему, возьмем чуток, на пробу, да и поедете дальше.
Ведун между тем миновал телегу. Белобрысый разбойник обходил пляшущую на поводу Сивку, дубину он держал двумя руками, изготовившись к удару.
– Олег, брось ты саблю, – хрипел Вторуша, – мужики согласные. Миром уладим…
– Дурак ты, купец. Это тебе не княжеская дружина. Эти товар весь заберут, в ближайшей корчме сплавят, а нас порежут, как овец, и в болото поплавать пустят. Им свидетели ни к чему – за разбой на кол сажают.
