нем что-то от охотничьей собаки: вот так же сидят они возле костра, пялятся на огонь, а мысли далеко – в лесах, полных дичи, в болотах, кишащих птицей.
Вторуша, набив брюхо, отвалился от импровизированного стола, сытно отрыгнул.
– Не пойму я тебя, Олег. Вот, к примеру, я: товар везу, с торговли живу. Подешевле возьмешь – подороже продашь. Конечно, бывает, что и обидеть могут, народец-то разный встречается – но как купцу без риску. А ты, похоже, так, бродишь по свету, будто ветер тебя несет, несет, где-то прибьешься ненадолго. Перекати поле, одним словом. Здесь послужил, там повоевал, ни кола, ни двора. Аль не прав я?
– Прав ты, купец. Нет у меня ни дома, ни жены с ребятишками. Видно, так на роду написано. Хотя, какие наши годы?! Вот, проводим тебя, да пойдем с Невзором счастье искать. Где-то и меня ждут, глаза проглядели. А?
– Этак всю жизнь искать можно, – сонно возразил купец. – Живи, как живется, не проси лишнего, не гневи богов. Да и где его искать, счастье-то?
Олег усмехнулся. Откуда же это известно, где счастье искать? В своем мире он его не нашел, хотя, может быть, просто плохо искал. «Счастье есть сиюминутное состояние довольства, наслаждения и умиротворения», – слышал он когда-то такое определение. А постоянно счастливы только сумасшедшие. Он уже хотел сказать об этом Вторуше, как различил его тихое похрапывание. Ну, стало быть, спор закончился. Он посмотрел на Невзора. Дружинник все так же неподвижно лежал, облокотившись на локоть, не мигая глядя на затухающий костер.
– А ты что думаешь?
– Мне и думать нечего. Покуда колдуна не сыщу, дорога моя ясная, как вот этот Чумацкий шлях, – показал Невзор на туманную россыпь Млечного пути над головой. – А после вернусь в дружину. Сам говоришь – степь зашевелилась. Печенегам землю князь Ярополк дал, Владимир отнимать не стал, и правильно: они нас с востока прикрывают, налетать стали реже, осели, кое-где и землю пашут. Но коли на них половцы давят – стало быть, и нам воевать скоро, и детям нашим войны хватит. Так что у меня все определено. Только бы колдуна найти…
– Найдем, не горюй, парень.
Ночь прошла спокойно. Утром, наскоро перекусив, двинулись дальше. Чем ближе подступали они к Днепру, тем оживленнее становилась дорога. Чаще попадались придорожные корчмы, в селениях на путников все реже обращали внимание – сколько таких ездит, на всех не насмотришься. Год выдался урожайный: сжатые нивы, убранные гречишные поля сменялись скошенными лугами со стогами сена, заготовленного на зиму. Возле мельниц копились возы – крестьяне спешили перемолоть зерно в муку, отправить на торги в Переяславль, а то и в Киев. Запряженные волами, не спеша тащились груженные мешками с мукой телеги. Вторуша, попытавшись обогнать пару-тройку муковозов, плюнул в сердцах: обоз растянулся сколько хватало глаз.
Под вечер повеяло ни с чем не сравнимыми запахами большой реки. Вдоль дороги, в рощах, мужики валили деревья – то ли под плоты, то ли на сплав. Тракт поднялся на взгорок; едущий впереди Вторуша привстал на козлах, взмахнул кнутом и, прокричав что-то неразборчивое, оглянулся назад, махнул Олегу: поспешай, мол. С холма открылся Днепр: переливчатый речной простор был усеян лодками, яликами; ветер гнал волну, покачивал стоявшие у берега ладьи. Вербы и яворы, прежде подходившие к самой воде, были вырублены, так что открывался широкий спуск к реке, в конце которого раскинулся целый городок из телег, возов и волокуш. Тяжело осевшая под грузом товаров большая ладья медленно, на веслах, отходила от берега. С борта что-то кричали остающимся, махали руками, шапками. На ладье подняли парус, сложили весла вдоль бортов, ветер подхватил ее и понес вниз по Днепру, в сторону моря.
Вторуша вздохнул:
– Эх, не успели. Сейчас плыл бы и горя не знал.
– Что, последняя ладья, что ль? – усмехнулся ведун. – Завтра и отплывешь.
Стали спускаться к реке. Середин показал купцу на деревеньку, стоявшую возле воды, среди верб, чуть в стороне от скопившихся на берегу телег. Между домами сушились растянутые на кольях сети, несколько мужиков смолили лодки – селение явно жило рыбной ловлей и перевозом. Остановились возле крайнего дома. Вторуша пошел к старосте, Олег распряг коней, повел к реке. Лошади припали мордами к воде, пили шумно, всхрапывая и отдуваясь.
Волна облизывала берег, выбрасывала на песок пену; заходящее солнце слепило бликами. Середин присел на корточки, опустил руки в воду, плеснул на лицо. Река пахла свежестью, рыбой, дальними походами, заморскими странами. Глаза, привыкшие к скованной лесами дороге, отдыхали, наслаждаясь необъятным простором. Возле берега вода отдавала прозеленью, а ближе к середине реки переходила в темную синь, словно вбирая в себя цвет потемневшего к закату безоблачного неба. Крутой противоположный берег казался далеким, недосягаемым. Водная гладь постепенно пустела – ялики и долбленые лодки спешили к берегу. Рядом, на берегу, рыбаки выгружали сети, кидали на песок рыбу. Несколько подростков собирали ее в корыта и ведра, тащили к длинным столам, на которых женщины спешили разделать вечерний улов.
Вернулся Вторуша, присел рядом, умылся, отдуваясь не хуже лошадей.
– Ну, сговорился я. Телеги и лошадок оставлю здесь. Пригляд будет. У старосты зятек в кормчих ходит, как раз завтра отбывают в Олешье. Это почти у моря. Там знакомец его возьмет меня с товаром до Сурожа. Точно со мной не пойдешь?
– Нет, купец. Успею еще море поглядеть. Я Невзору обещал помочь, так что мы с ним вверх, к Киеву, а потом до Турова.
– Ну, как знаешь. – Вторуша поднялся, вытер лицо подолом рубахи. – Ночевать негде: постоялый двор народом забит, – но уж одну-то ночь скоротаем.
Прощальный ужин прошел вяло, несмотря на обилие выпивки и закуски. Беседа не клеилась: Невзор по обыкновению молчал, Вторуша вспомнил брата, загубленного оборотнями, перебрал меда и сделался слезливым и занудливым. Сонно плескалась в Днепре рыба, звезды подмигивали, отражались в спокойной воде. На берегу, возле ладей, горели костры, кто-то дурным голосом горланил песню, ему невпопад и хрипло подпевали. Середин прислушался, но слов было не разобрать: то ли певцы совсем упились, то ли язык у них непонятный.
Вторуша вытер бороду, разлил остатки меда, встал и, утвердившись на непослушных ногах, поклонился в пояс, чуть не свалившись в костер.
– Спасибо вам, люди добрые, что не бросили, что помогли дорогу скоротать, от злыдней уберегли, выручили. Век не забуду… – Он встал на колени и полез к Олегу целоваться.
Середин похлопал его по спине, стараясь увернуться от слюнявых поцелуев.
– Чем отплачу, как отслужу… хошь, меха бери. Вот куна, вот бобер… – Купец ринулся к телеге, ухватился за веревки, стягивающие товар. – Возьми, не обидь!
– Брось, Вторуша. Куда я их дену? Торговать не умею, облапошат как пить дать. А тебе две семьи кормить. – Середин оторвал купца от мешков, усадил у костра. – Вот лучше Сивку мою забери. Лошадь мне пока без надобности, а тебе сгодится.
– Как за дитем ходить стану, – хлопнул купец себя в грудь, – ни пахать, ни запрягать… Хлебом да пряниками кормить буду, водой колодезной… холить-лелеять…
– Ну, вот и ладно.
Постепенно гуляки на берегу унялись, костры прогорели. Тонкий серп месяца проложил узкую серебристую дорожку по воде. Шептались блестящие, похожие на наконечники стрел, листья верб. Перевернутые лодки казались спинами огромных диковинных рыб, выползших из воды то ли обсохнуть, то ли послушать, о чем говорят на берегу. Вторуша, угомонившись, заснул прямо на песке. Олег завернулся в овчину, подложил под бок саблю и закрыл глаза.
Утренняя сырость прогнала сон задолго до рассвета. Олег выглянул из-под шкуры. Небо было еще серое, над водой поднимался туман – река отдавала тепло похолодевшему за ночь воздуху. Несколько лодок с рыбаками отвалили от берега и постепенно ушли в туман, на стремнину. Середин откинул овчину, вскочил, помахал руками, чтобы согреться. За телегами слышался быстрый говорок Вторуши и чей-то степенный, неспешный баритон. Судя по разговору, купец сговаривался с зятем старосты деревни о плате за перевоз товара.
