желание не болеть претворилось в подобное видение. Мало того, самые видения оперируют символическими картинами. Сейчас я объясню вам, что значит во сне подземный ход и пещера, в которые вы собираетесь спуститься… А вот и брат Цапацарап!
То, что принес монах, больше всего напоминало подзорную трубу, только сделанную из глины, с линзой из горного хрусталя.
– Вы уверены, что это фонарь? – с сомнением спросил граф-воевода.
– Да, мой предшественник мне его показывал. Видите вот эти рычаги? Стоит потянуть за них, и волшебный фонарь зажжется.
Он потянул – и ничего не случилось.
– Ничего не понимаю…
– Должно быть, испортился от старости, – предположил Кирдык. – Или заржавел.
– Паломник, волшебные вещи не ржавеют! – обиделся Читтадритта. – Да и нечему тут ржаветь…
– Вот именно, нечему, – заметил Ауди. – В фонаре что-то гореть должно. Может, туда масла налить? Или свечку вставить?
Шланг хихикнул.
Настоятель всплеснул руками, чуть не выронив фонарь.
– Это я испортился от старости! Совсем забыл! Адепт Антилопа наложил на фонарь особое заклятие.
– Опять заклятие… – беспомощно проговорил граф.
– Увы. Антилопа был принцем Дебета, и, боюсь, это питало его гордыню. Дабы никто из монахов не воспользовался волшебным фонарем без его разрешения, он зачаровал фонарь таким образом, что зажечь его может только сын короля и королевы, рожденный в законном браке. А в последние столетия среди нашей братии попадалось не слишком много принцев, оттого фонарем и не пользовались.
– Ну, с этим проблем не будет, – Гверн шагнул вперед. – Я – принц.
Я прикусила губу: «Неужели Абрамелин и это предусмотрел?»
Гверн взял у настоятеля фонарь-трубу, и нажал на рычаги, которые Читтадритта до того бесполезно дергал.
В трубе что-то щелкнуло, и оттуда вырвался луч, не скажу, чтоб яркий в свете дня, но вполне заметный. Он заметался по настоятельским покоям – не как солнечный зайчик, но как солнечный пес в поисках добычи. И под невозможным для обычного луча углом (я сразу вспомнила траекторию полета болта в Киндергартене) устремился к лестнице. Гверн уверенно последовал на свет, остальные, давясь и толкаясь – за ним. Последним поспешал настоятель. Как бы ни был он бодр, годы, точнее, столетия, брали свое, и он порядочно отстал при спуске и бубнил нам вслед:
– Лестница – тоже символ. Но это не главное. Главное – что схьер может показать ваши желания, как во сне! В том самом искаженном, перевернутом виде. Вы должны помнить, каковы ваши желания на самом деле!
«Ага, – подумала я. – Если вспомнить, что все они хотели кого-то поубивать… Тут главное, не перепутать, кого».
Мы снова оказались в подземном зале, и луч, ставший в сумраке ярче, указывал на вход в один из ходов.
– Что ж, – сказал граф Бан. – Раз мы решились, не будем медлить. Мы не вашей веры, святой отец, но полагаю, благословение лишним не будет.
– Вообще-то, чтобы получить благословение настоятеля, паломникам нужно трижды совершить простирания вокруг монастыря. Но в экстремальных случаях возможны исключения. – Преподобный Читтадритта простер к нам руку. – Да будет явлен миру ваш смех, а слезы ваши – невидимы. Ступайте!
– Пообедать бы сперва… – заныл Шланг.
– Это ничего, что мы не обедали, – утешил его Ауди, подталкивая миннезингера в спину. – Если придется помирать, так лучше это делать на пустое брюхо. Меньше будем мучаться.
Шланг в ответ даже не запищал.
Волшебный фонарь оказался довольно полезной штукой. Потому как обещанные ловушки не заставили себя ждать, а он их все показывал. Челюстей, отсекающих путников друг от друга, как в предыдущем подземном коридоре, правда, не было. Были пропасти, но луч фонаря неизменно выхватывал перекинутый через провал тоненький мостик, либо вбитые в дно сваи, по верхушкам которых можно было перебраться.
Тел наших конкурентов на дне не обнаружилось. Как я и предполагала, шли они осторожно. А это неминуемо должно было замедлить продвижение. Да еще эти постоянные ответвления… Если бы не фонарь, застряли бы мы надолго.
Гверн, естественно, шел впереди – графу Бану пришлось уступить свое место во главе отряда. А я замыкала шествие. Во-первых, учитывая путаницу подземных ходов, конкуренты вполне могли пропустить нас вперед, отсидевшись в засаде, и ударить в спину. А во-вторых, мне надо было поговорить со Шлангом.
Сюда свет волшебного фонаря не попадал, но видно было, сколь уныла физиономия миннезингера. Никто из нас не лучился радостью, но Шланг мог служить иллюстрацией к поговорке «пустое брюхо к песням глухо». А именно о песнях я и собралась завести речь.
– Повесь свое ухо на гвоздь внимания… хотя ты не местный, можно говорит нормально… в общем, слушай сюда, Шланг.
Он повернул ко мне хмурое лицо.
