шляться и за порядком следить.
«Понятно», – подумал Толян, рождая противоположное истинному мнение.
– И забрел я как-то в Самаре в одноименную гостиницу.
«Слышали, – подметил коридорный, – ее в пример ставили».
– И убили там одного уважаемого человека. Застрелили прямо в номере. «Лопатник»[24] стащили, кейс вскрыли, барахлишком не побрезговали. Словом, тысяч на тридцать материального ущерба было.
– Мелочь, – поддержал Толян. Не удивляться же такой сумме перед нашим гостем.
– Да, пустяк. И придумала тамошняя милиция, что ограбила постояльца горничная с коридорным. Выяснилось, что ночью они пригласили его в гостиницу. И придумала эта гадкая парочка вот что. Было горничной известно, что постоялец – уважаемый то есть человек – сделал в одиннадцать часов вечера заказ в номер. Пиво с рыбой. Прихватила подельница подносик и направилась в номер…
– Стоп, стоп… – поняв, что он тут уже свой парень, Толян решил не быть подневольным слушателем. – Ерунда получается, Иван Дмитриевич.
– Что такое? – удивился советник.
– Вы здесь сколько живете? Две недели? К вам в номер хоть раз после двадцати двух горничная в номер заходила?
Кряжин почесал подбородок и вперил взгляд в потолок. И согласился, что Толян прав.
– По гостиничному этикету после десяти часов вечера горничные в номера клиентов не входят. Входят пацаны в бескозырках без лент, – и коридорный гулко ударил себя кулаком в грудь. – Международный этикет, Иван Дмитриевич. Женщина из числа персонала, входящая после десяти вечера в номер клиента, – шлюха.
– Вот те раз… И что, так принято везде?
– Вы говорите, что по стране шляетесь всю жизнь. В гостиницах регистрацию имеете. Так вспомните! – и Толян, чрезмерно довольный тем, что ему удалось удивить авторитетного мужика, откинулся на спинку стула.
Кряжин с нервным тиком в левом веке снова вынужден был согласиться с правотой коридорного. Да, черт возьми! – к нему в номер после десяти вечера
– Послушай, Толян… – опустился до фамильярности советник. – А вот я бывал в «Потсдаме», так там…
– О-о! «Потсдам»! – мечтательно протянул коридорный. – Я бы все отдал за службу там. «Потсдам»… Это же – «Астория»! «Интернациональ»! «Москва»! – царствие ей небесное… Это отель строгих правил, где за малейшую промашку персонал остается на улице в поисках работы попроще. Там ошибку тебе не простят. За тебя ее исправит другой, вновь нанятый. В таких гостиницах в номера не только после десяти женщины не входят, но и мусор два раза в день выносят.
– Впечатляет, – заметил Кряжин, разглядывая свою, полную окурков, пепельницу. – А если заказ делает женщина?
– Иван Дмитриевич… – с разочарованием протянул Толян. – Какая разница, если есть правила, которые нельзя нарушать? Ветеранам войны ведь не разрешается переходить улицу на красный свет светофора, хоть они льготы и имеют? И мочиться посреди площади женщинам, имеющим на воспитании детей до полутора лет, тоже нельзя, верно?
И Толян заметил, как гость стал «мять» его взглядом, словно пытался найти самое худое место.
– Алиментщик?
Коридорный покраснел.
– А вы как…
– Пустое, – отмахнулся мужчина. – Заговорил я тебя, паря. Ступай…
– А что там дальше было, в Самаре? – Толян оказался из более любопытных молодых людей, чем ожидал Кряжин.
– Да ничего особенного. Поймал я их и посадил, мерзавцев.
– А вы…
– В Генеральной прокуратуре Российской Федерации.
– А…
– Давай, Толян. Спокойной ночи.
Кряжин проводил коридорного до двери, закрыл ее на замок, вынул из-за пояса брюк пистолет и уложил его под подушку. Подошел к телефону и набрал домаший номер Смагина. В Москве сейчас – два ночи. Вряд ли начальник следственного управления будет рад этому звонку. Разговор можно было отложить на завтра, но слишком уж не терпелось.
– Егор Викторович, – заторопился советник, – прошу простить за прерванную ночь. У меня к вам два вопроса. – Услышав разрешение, продолжал: – Колмацкий еще не обнаружен?
– Нет, – молвил глухим со сна голосом Смагин. – Хорошо сидит где-то экс-коридорный «Потсдама». Очень хорошо.
– Или – лежит? – предположил Кряжин.
Смагин отвечал, что советник не прав. МУР вчера получил информацию, что видели Филиппа в кафе на Новосибирской, выехали на место, но тот уже ушел. Значит, жив курилка.
– А Майя вам не звонила? Я просил ее названивать каждые несколько дней.
– Вот Майя, в отличие от Колмацкого, пунктуальна. Каждые три дня звонит, сообщает, что родители живы, она никак не может привыкнуть к деревенской жизни и глушит скуку Достоевским. Последний звонок был вчера.
– Что-то новенькое, – с недоверием изрек Кряжин. – Майя может предаться чему угодно, но только не скуке и не чтению. А в котором часу она звонила?
– В девять утра, – ответил Смагин.
Кряжин положил трубку, тряхнул потяжелевшей за ночь головой и посмотрел на часы. Начало седьмого. Самолет в час дня. Чтобы выспаться – море времени. Но сначала обязательно душ. Смыть накопившуюся усталость и лечь на третью, свободную кровать.
Интересно, что ему приснится? Как он идет по улице, а навстречу ему Магомед-Хаджи? Знать бы его, когда мимо проходить будет. Дважды такие люди мимо друг друга по улице не проходят.
Прокурор мининский говорил, что низок тот ростом, да умом велик. То ли пятьдесят ему, то ли шестьдесят…
– Что ж ты, прокурор, – удивился Кряжин, – не выяснил, кто тебе зарплату платил? Какой же ты… Впрочем, о чем это я. Ты и без этого на прокурора не похож.
Черняв, словом, Магомедов, усики тонкие носит (на Занкиева усики похожи – понял советник), нос мясистый, поступь мягкая, но тяжелая. Партократичен в выражениях, педантичен в выборе одежды, тих в речи.
Душка, а не человек. Психотерапевт, а не заместитель и.о. губернатора Мининской области по вопросам рыбного дела. А как здорово на его огороде на Рублевском два трупа с перерезанными кадыками образовались!
Глава шестнадцатая
Из Анкары он вылетел первым же рейсом. В любой другой ситуации, получив звонок от сумевшего уйти от милицейской облавы человека Хараева, он не выходил бы из своего особняка все время следствия. И теперь у него было два пути: в Англию, где уже давно под покровительством властей находится один из ичкерийских лидеров, либо в Москву, улаживать дела.
Он выбрал второе. И делал это не спонтанно. Оставался бесхозным «Потсдам», документы на владение которым ему по глупости успел передать Занкиев, и были дела, отложить которые Магомед-Хаджи был просто не в силах.
Из главных дел значились два. Оставался не найденным его людьми коридорный по фамилии Колмацкий, и в тюрьме «Красная Пресня» томился Дутов, предоставлять которого судебному следствию было верхом беспечности. Эти двое стояли у Магомеда-Хаджи костями в горле, перебивали все планы и являлись реальной угрозой. Он говорил Занкиеву – устрани всех, кто участвовал в операции по ликвидации
