– Неспокойно мне, – пожаловался Берест. – Все только и говорят, как Зорана заживо заложат камнями. Зоран – добрый человек, а его – Хромым Мясником, чудищем… Я эту кашу заварил, но я не хотел им с Иллой жизнь ломать! Хассем – что? Он друга хочет выручить, он и прав… Только я не должен был допускать, чтобы Зоран за все платил.
– Каждый за себя решал, – напомнила Ирица. – Не ты один за всех. Берест, Зоран больше видел на свете, чем ты?
– Пожалуй что, – тихо ответил тот.
– Значит, он умнее тебя?
– Угу… – подтвердил Берест.
– Тогда не бойся…
Хассем совсем замкнулся. И за работой, и за едой, и даже ночью его грызла одна и та же мысль.
«Энкино мой друг, не их! Они его и знать не знают. Это мне было поручено свыше его освободить. Я сказал об этом Бересту, я втянул и его, и всех… Я сам и должен был заработать или украсть деньги… А оказалось, что только один я из всех ничего и не могу. Зорана засыплют камнями. Илла нашла Плаксу, который соберет много зрителей. Берест ничего не придумал, но с него все началось, и если бы не Зоран, он сумел бы устроить Энкино побег… Один я ни на что не способен… Даже Энкино, хоть его за бесполезного на кухне держат, на моем месте сделал бы что-нибудь. Переводил бы с других языков, писал бы письма неграмотным – и заработал бы хоть немного… А я… На самом-то деле пользы от меня, как от пустого места. Что я есть, что нет. Все, что я могу, – это помои выносить. Думал: потом научусь, буду как все, еще будет от меня толк. А нужно не потом, нужно сейчас…
Вдруг Зорана завалят камнями, и он задохнется, что я тогда с собой сделаю? Если так – то лучше бы мне оставаться всю жизнь на каменоломнях. Не надо мне было воли… Я не для воли – и воля не для меня».
Богадельня жила будущим представлением. То и дело кто-нибудь забегал в трактир Плаксиного отца в надежде поглядеть на знаменитого силача Зорана. Трактирщик потирал руки, заведение ломилось от посетителей. Илла вертелась тут же и охала, качала головой и строила любопытным возмущенные рожи:
– Опять целую толпу принесло – на Зорана глазеть!
Ее саму провожали глазами и перемигивались.
– Это девка, с которой живет Хромой Мясник!
От разговоров о представлении гудел воздух. Куда ни пойди, можно было услышать:
– Над ним навалят целый курган из камней! Смотрите, эти круглые валуны Стин велел выворотить из стены!
«Что же мы натворили? – думала Илла. – Все как пьяные из-за этого представления, крик стоит кругом, сопляки из „ничейных“ детей трезвонят даже по городу!».
Сперва Иллесия верила, что это будет просто «цирк». Мало ли она на своем веку перевидала цирков! Она хлопала в ладоши факирам из Этерана, которые не горят в огне, веселым южанам – шпагоглотателям и канатоходцам, местным акробатам, метателям ножей, людям-без-костей и силачам. Илла замирала от страха, когда факир шествовал по тлеющим углям, но это же был цирк! Зоран сказал: его уже трижды засыпали камнями, из которых любого хватило бы, чтобы раздавить грудь обычному человеку. Разве не кончится тем, что он встанет, сбросив их с себя, как песчинки, и вся толпа будет орать и хлопать в ладоши?
Но чем ближе был день представления, тем яснее Иллесия понимала: «Что же мы натворили! Я же думала, это просто цирк! А вдруг Зоран не справится?..»
Илла думала о Зоране. «Он добрый. О таком только мечтать!». Она снова задавалась вопросом: любит ли она Зорана? Вспоминая Ирицу и Береста, понимала: нет, любят не так. Хоть Илла и смеялась над подружкой: мол, глаз не сводишь со своего парня, избалуешь его, – но в душе ей самой хотелось влюбиться, чтобы совсем потерять стыд и тоже бегать за своим… Но теперь Зоран и вправду не шел у нее из головы.
Заглянув к Зорану в комнатушку в трактире, Илла застала его за кружкой пива, из которой они отхлебывали по очереди с котом. Илла еще никогда не видела, чтобы коты пили пиво! А Зоран накануне представления был такой же, как обычно, точно он единственный не слыхал, какой поднялся шум.
Илла села напротив Зорана. Некоторое время она смотрела на него в упор и молчала. Потом выговорила:
– Зоран, я, знаешь, решила… Ты очень хороший, Зоран. Давай будем с тобой вместе жить? По- настоящему… Ты ведь предлагал – ну, а я согласна. Я буду верная, – ее голос дрогнул. – Ты не смотри, что я иногда говорю, будто мне никто не нужен. Я тебя… буду любить.
Иллесия встала, обошла стол и положила руки на плечи Зорану. Зоран запрокинул голову, чтобы поглядеть на нее. Илла, наклонилась; чувствуя, что ей становится жалко его до боли, добавила:
– И, знаешь… Ты, конечно, стряхнешь с себя эти камни, как песчинки, и друга Хассема спасешь, и я тебя не брошу никогда.
Во внутреннем дворе Богадельни собралась густая толпа, и сверху двор стал похож на котелок, в который насыпали крупы. С высоты – с полуразрушенных стен – смотрели мальчишки, и достать их оттуда, чтобы потребовать платы за зрелище, нечего было и думать. «Крупа» в «котле» давно уже кипела. На площадке посреди пустыря были сложены две большие груды камней. Вокруг еще с утра поставили длинные самодельные скамьи. Это и были лучшие, платные места. Несколько здоровенных парней следили за тем, чтобы на скамейки не лез кто попало. Зоран сунул в руки Иллесии своего кота и усадил ее поближе к веревке. Илла взяла с собой Ирицу: «Идем, подруга!». Берест и Хассем затерялись в толпе: их Плакса ни за что не хотел пускать даром.
Зоран был полуголый, в одних штанах, с перетянутым широким кушаком станом. Перед выходом он обеими руками растрепал себе бороду, пояснив Илле: «В цирке надо – как грознее!» Со всклокоченной бородой, седой взъерошенной гривой волос он особым, тяжелым шагом силача вышел на площадку. Заиграли уличные музыканты. Пока Зоран перекатывал под кожей мышцы, разогреваясь, толпа не сводила с него глаз. Его грудь была вся в боевых шрамах, а спина с каких-то давних пор сплошь расписана бичом.
