ну-ну, я сам.
Костя открыл банку, наковырял в глубокую тарелку маленьких упругих рыжиков, привезенных из деревни, и стал чистить луковицу.
– Ты рыжики открыл?! На день рожденья же.
– Да бог с ними, Вер, у меня сегодня день какой-то был.
Костя почти никогда не разговаривал с Верой на эту тему. Иногда пытался, хотелось, даже очень хотелось поговорить, но... что говорить-то? Что он боится? Или о чем? А чего, кстати, боится? Он ничего не мог объяснить. Сам не понимал, поэтому и не знал, что сказать, да и стеснялся, если уж честно, говорить об этом. Было во всей этой каше что-то не то.
Но в этот раз (день действительно вышел какой-то кривой, и Костя рад был, что он в конце концов кончился), выпив три рюмки и слегка захмелев, Костя пристроился у форточки, закурил и начал, с усмешкой, как будто о чем-то не важном.
– Я знаешь что, Вер, – Костя пустил дым вверх, чтобы лучше вытягивало, – я что-то к работе стал какой-то дурной. Когда на завод ходил, так... как-то веселее было. Даже когда денег не платили. А тут денег полно, и работа – не бей лежачего, а... не то чтобы неохота, но иногда кажется, что и бросил бы к чертовой матери все, – он посмотрел на жену. Ему не совсем удобно было: Вера получала в пять раз меньше, а целый день сидела на конвейере, на радиозаводе.
Вера мяла в руках хлебный катышек. Она не понимала, что с ним происходит. Видела, что он думает о чем-то своем, иногда слышала, как сидит ночью на кухне и тихо то ли сам с собой, то ли с кем-то, разговаривает. Она вставала, выходила к нему, но он всегда замолкал виновато. А однажды застала его стоящим у стола со сжатыми кулаками, как будто он драться собрался. Вера давно ждала этого разговора и боялась худшего. Боялась, что у него кто-то завелся на стороне. Такое было четыре года назад, и она об этом знала. Костя, правда, не знал, что она знала. Вера боялась, что – какой-то он странный сегодня – возьмет да и брякнет, что, мол. Вера подняла голову и посмотрела на мужа.
– Я не знаю, что с тобой. Ты последнее время со мной только о деньгах говоришь, – сказала и быстро опустила взгляд на мякиш, испугалась, что сама начала этот разговор. – Да ладно я, ты и про Лену вспоминаешь только по праздникам.
– Ну ты даешь, Вер, – Костя растерянно посмотрел на жену. – Я сказал, к этому козлу не пойду. И не пойду!
Ленкин муж, Славка, как-то по пьяной лавочке назвал Костю «жлобом». Вроде как в шутку назвал, но Костя это дело запомнил.
– Свадьбу на мои деньги играли! – у Кости от волнения затряслась губа, было видно, что он много об этом думал. – На наши, – взял он Веру в союзники. – Полгода прожили – на море поехали! Потом к кому пришли занимать?! А как этот говнюк три месяца вообще не работал! Он на чьи деньги жил?! И после он мне заявляет. Да если б не Ленка, – Костя со злобой сдавил челюсти и налил себе водки.
– Налей и мне.
– А-а, извини.
Они неловко, не понимая за что, чокнулись и молча выпили. Костя нащупывал вилкой рыжики вместе с кругляшками лука. Вера выпила половинку и не закусывала. Она, кстати, никогда и не пьянела.
– Кость, ты не обижайся, но у нас уже и друзей-то не стало. Не собираемся, ничего. Мне кажется, мы и не встречаемся, чтобы взаймы никому не давать. А зачем они лежат-то.
– Да нет, ну ты скажи, я правда жлоб? – Костя продолжал жевать свою обиду. – Я на рыбалке не помню уж когда был! Что я ради себя, что ли? Мне много надо?
– Кость, ты сам ведь. Телевизор вон да работа. Раньше.
– Я бы к матери уехал, – перебил ее Костя, – дом у нее нормальный. Нам хватит. И там бы жили. Я уже напахался. И денег. Вер, у нас денег же хватит. Ты знаешь, сколько у нас денег?! – он глянул на нее доверчиво и гордо, но в ее глазах не было никакого интереса.
– Да какая разница, Кость, я иногда думаю, что лучше бы их и не было совсем. Мы раньше... есть деньги – хорошо, нет. – она пожала плечами и посмотрела на него, ища его взгляда.
Но Костя не понимал. Смотрел мимо и думал, что отчасти все так, но согласиться с этим не мог. Деньги он, конечно, копил, но ведь не для себя. Друзей не стало совсем не из-за денег, хотя были и такие, которые исчезли, чтобы не отдавать долги, но все равно – как-то сами собой все расползлись. Увидишься, бывает, и поговорить не о чем.
Они еще посидели немного, но разговор уже расклеился, и Костя пошел спать.
Ночью, под самое утро, его опять придавило. Так уже не раз бывало. А в последнее время все чаще и чаще. Он проснулся и точно знал, что уже не уснет, что он сейчас встанет, и будет считать деньги, и тяжело думать не пойми о чем. Он тихонько взял тапочки в руки, чтобы не будить жену, и вышел на кухню. Поставил чайник на плиту, сел на табуретку. Сидел в одних трусах, слегка еще хмельной, и тупо глядел в стенку. Сна вообще не было. Скребло на душе.
Он силился понять, что же его поднимает по ночам, и не мог. Мысленно оглядывал свою жизнь и не находил никакой разумной причины этой бессоннице. Все у него было, и все было нормально. Дом, дача, машина – чего еще-то? Что же не спится? Он представил, что завтра едет на работу. Работает. Возвращается... дальше наступала странная пустота. Он не мог найти в этой жизни ничего хорошего. Так ведь каждый день. А с другой стороны, – он это точно знал, – он ужасно боялся, что вот такая жизнь, как сейчас, возьмет и кончится и он не успеет пожить. Получалось, что он боялся потерять такую жизнь, которая ему не нравилась. Костя ничего не понимал. Он еще и еще раз осматривал свою жизнь и не видел в ней смысла, не видел никого, кому бы он был очень нужен, кто бы не смог жить без него. Вера и Ленка почему-то... да нет, они были дорогими людьми, но они... почему-то... как будто стояли в стороне и спокойно смотрели, как он мучается.
Деньги – вот ради чего я живу, иногда отчетливо понимал Костя. Они и есть то единственное, чему я нужен. Они распоряжаются моей жизнью. Я же не хотел их копить, а копил. Давал же зарок – накопить пять тысяч на черный день, и всё. И хватит. Но потом перешел на десять, на пятнадцать. И пришел этот страх. И чем их больше было, тем сильнее был страх.
Он тряс головой, отгоняя этот бред, – к деньгам уже начал относиться как к чему-то живому. А ведь так и есть, ясно представил себе Костя, точно, ведь я к ним так и отношусь. Как к чему-то. Костя замялся. Он к Ленке так же относился, пока была маленькая. Много работал ради нее. Беспокоился о ней страшно. И сейчас-то ведь то же самое. Но о деньгах.
Чайник вовсю кипел. Костя очнулся, добавил в заварник кипятку и подумал про спящую жену, подумал пойти, прижаться к ней, теплой, внутри что-то шевельнулось, он представил себе... заволновался сильнее, но, тряхнув головой, встал и достал калькулятор из шкафа. Это успокаивало лучше.
Чаще всего он подсчитывал, насколько хватит его сбережений, если вдруг он потеряет работу. Или вообще что-нибудь случится... «Так, у меня семнадцать тысяч. Если расходовать по...» – он откладывал на калькуляторе доллары, переводил в рубли, брал минимально возможные траты, учитывал Веркину зарплату... получалось, что денег должно было хватить на девять-десять лет. «То есть, если я вдруг завтра останусь без работы. – он прибавлял на калькуляторе к своим сорока двум, девять. Пятьдесят один выходило. Всего пятьдесят один!»
Костя посмотрел в темное окно, на занавеску, где по желтому фону падали в разные стороны горшочки с цветами. Попытался представить себя в пятьдесят один год. Не получалось. Но он понимал, что денег у него маловато. Потом-то что? На метро ездить? Стоять в магазине, думать, что можешь, чего не можешь? Он и сейчас особенно не барствовал, но входил в магазин с приятным чувством, зная, что, не особо задумываясь, может купить то что захочет.
И Костя начинал считать их семейные расходы. Старался поточнее представить, не пропуская мелочей, он знал, что мелочи дают много, но получалось очень неточно, потому что никаких подсчетов они не вели. Вернее, Вера как-то по его просьбе позаписывала пару месяцев, но записывала не все, мелочи не учитывала, и разница выходила большой. Не было в них этого – деньги считать. Раньше считать нечего было, а теперь вот и есть, да не умеют. Это же надо все-все записывать. Не зная точно расходов, он не мог понять, на сколько же хватит денег. Кроме того, кто-то ведь мог и заболеть. Мать, например. И это увеличит расходы. Хорошо, что у Верки уже нет никого, – мелькнуло нечаянно в голове, но он тут же матюгнул себя и испуганно посмотрел на прикрытую кухонную дверь.
