камыше, приводила к лодке. К теплу и сухой одежде. Все остальные пути вели неизвестно куда.
– Ты чего примолк-то? Коньяку давай! – сказал он, чтобы отвлечь Петьку, а сам занес шест вперед и начал задом выходить из заманихи, потихоньку разворачивая кулас.
– Ты куда?
– Да вот, – Леха неудобно согнулся через Петьку, пытаясь вытащить завязший шест, и почувствовал, как сзади в лодку хлынула вода. Он бросил шест и спрыгнул за борт.
Петька, стоявший на коленях, ничего не мог сделать, так и пошел лицом вперед и с коньяком в руке. Кулас вывернулся из-под него сзади, и он ухнул с головой. Вынырнул, матерясь и отфыркиваясь. Леха выдергивал шест, кряхтя от боли.
– Ты чего? – спросил испуганно Петька.
– Бляха, коленкой об кулас саданулся...
– Да чего ты назад-то поплыл?
– Похоже, мы не туда зашли.
– Да ты что? Я замерз уже... а где дорога? Леха не ответил. Молча направился куда-то в темноту, высоко поднимая руки над водой. Плечи у него еще были сухие, Петька же был весь мокрый – мокрее не бывает.
– Ты куда, Леха?
– Сейчас гляну, может, все-таки где-то тут... Ила было почти по колено. Леха, с трудом вытаскивая ноги и уже откровенно дрожа от холода, шел вдоль камыша и смотрел, но луна светила сбоку и ничего не было видно. Он щупал стенку руками и понимал, что камыш нетронутый – они здесь не пробивались. Он остановился. Обреченно посмотрел назад. Надо было возвращаться. То ли от выпитого коньяку, то ли от усталости, но Лехе вдруг так все стало противно. И этот ил, засасывающий колени, и мокрая, холодная от воды спина. Он глянул на Петьку, ждавшего его возле перевернутого куласа, еще раз посмотрел на стену камыша и вдруг увидел сломанные стебли, а потом и сам проход. Он недоверчиво ощупал его руками.
– Петька, – заорал радостно, – здесь проход!
– Чего?
– Здесь мы ломились, – Леха шел к куласу. – Если бы не утонули, ни за что не нашли бы.
– Может, я пешком пойду, все равно мокрый.
– Да ты охренел? Далеко еще! Да и идти тут. С меня один носок уже сполз.
Они вылили воду, залезли в кулас и вошли в камыши. Проход был хорошо виден. Леха ждал, что они выйдут в большое лотосное поле, по которому надо будет забирать направо, но вскоре перед ними открылся маленький, холодно сияющий в лунном свете ильмешок, которого Леха опять не помнил. Они проплыли вдоль его камышовых стенок. Прохода не было. Коньяк уже не согревал. Шест начал покрываться ледком.
– Так. Мы сейчас по нашему следу шли? – заговорил вслух Леха. – По нашему! Хотя, конечно, может это и чей-нибудь... но это не важно, все равно в большую протоку приведет, а там я найду. Единственное, там глубоко очень. Давай держись, я слезу и руками поищу.
– Д-давай лучше я, – предложил Петька, – я все равно з-з-амерз как бобик.
– Не-не, держись, коньяк пей, я сейчас. – Леха аккуратно сполз с куласа и пошел вдоль камыша. Он прошел довольно много, щупал руками, но прохода не было – везде были нетронутые, тугие, шершавые стебли.
– Петьк! А мы откуда сюда пришли? – крикнул в темноту.
– Что?
– С какой стороны пришли...
– Вон... Слушай, Лех, я, кы-кажется, вижу п-п-роход. Вон он что-ли?..
– Где?
– Да вот, п-прямо нап-п-ротив. У, ё-мое, я з-з-замерз!..
Они вышли в знакомые места и, когда до лодки оставалось метров сто пятьдесят—двести, Леха поскользнулся на обледеневшем дне, хлопнулся со всего маху в воду и перевернул кулас. Они уже здорово замерзли и с трудом разобрались с кула-сом. Леха залез.
– Слышь, – стуча зубами сказал Петька, – не полезу я больше. Так дойду. Бутылку только дай. Куда идти?
– Вот так, к-кажется, – Леха тер руки. – Все время п-прямо иди. За теми камышами уже катер должно быть видно. Если что – ори!
Он оперся на шест. Пустой кулас заскользил легко.
Когда Петька подошел к лодке, под тентом уже горел свет, слышно было, как шумит примус. Леха голый стоял на носу, отжимал и раскладывал одежду.
– Давай, П-п-етруха, п-прибавь шагу, – орал он, весело дрожа и изгибаясь всем телом, – сейчас лечиться станем.
Они переоделись в сухое, наладили закуску и хорошо посидели. Полтора литра прибрали. Под тентом было тепло. Пили водку заслуженно, всласть, с настроением. Орали громко, перебивая друг друга, вспоминая, как кувыркались. Радовались, что выбрались из полной задницы. А могло ведь и не получиться.
Петька вылез из-под тента по малой нужде. Оперся коленками о борт. Его уже здорово покачивало. Луна была яркой, и лодка, и тростник отбрасывали тени, и все вокруг было хорошо видно. Петьку передернуло от холода.
– Но ты, Леха, молодец, я ведь не поплыл бы. Я там бы остался. Пересидел как-нибудь в камышах. – Петька с удовольствием полез обратно в тепло.
Леха спал, прислонившись к тенту. Посапывал. Петька взял недопитый стакан и внимательно посмотрел на Леху.
«Все-таки странно, что Светка меня выбрала, – подумал он ни с того ни с сего, – на ее месте я бы тогда за Леху пошел, и это было бы правильно...» Он тяжело, пьяно вздохнул. Ревностью, жалостью кольнуло. Но не к Светке, а к судьбе, что ли. «Э-э, – Петька допил остатки водки, – все бабы дуры. Даже такие красивые...»
Он почему-то рад был, почти счастлив был, что не стал просить денег. А вдруг бы Леха не дал? Он представлял себе это, и перед ним был уже другой Леха. Да нет, дал бы. Какой он был, такой и есть. Дал бы, конечно. Но. Петька сбился с мысли. В общем, правильно, что не спросил.
Он убрал со стола и начал стелиться. Он любил всех. И Леху, и Светку. И по ребятишкам уже соскучился. У него их было трое. Сашка, Петька и Андрюня – весь в папуню. «Интересно, чего у Лехи-то детей нет... – думал Петька рассеянно, – может, не получается...»
Он постелился, растолкал Леху, они залезли в спальники и захрапели. Примус оставили на слабый огонек. Чтобы теплее было.
ПОЛ-ЛОСЯ
Данилов проводил городских охотников. Сидел на базе за длинным столом с остатками закуски, грязными тарелками и рюмками и считал деньги. Получилось хорошо. Охотники сбраконьерили, завалили лося сверх лицензии и, задабривая охотоведа, отсыпали щедро. И еще в придачу половину этого лося оставили. Данилов сидел довольный и лениво раздумывал, что с этим левым лосем делать, но решение уже, конечно, было, – о браконьерстве, кроме Сашки, никто и не знал, а мясо можно будет отвезти завтра в ресторан. Он прислушался – Сашка уже разрубил и, видно, ушел – не слышно было его во дворе.
Данилов сложил деньги и засунул в прореху за подкладку ушанки – раньше, когда только начинались эти коммерческие охоты, он серьезно побаивался, вот и осталась привычка, но тогда и денег было немного, а теперь с трудом лезут. Он мысленно доложил их в свою кубышку и подумал, что надо бы уже купить лес на новую базу.
Хороший был человек-то, Данилов. Добрый, в общем. В работе умелый, в компании веселый, и рассказчик не последний, когда в настроении, конечно. И в лесу всё как свои пять пальцев знал. Настоящий охотовед. Не зря Николаич, помирая, его на свое место поставил. Все, кто в районе к охоте отношение имел, уважали его. Может, за что и недолюбливали, но уважали.
Новую базу – не такую, как эта казенная развалюха, а свою собственную, красивую, на берегу озера, он задумал строить два года назад, но все не начинал. В их райцентре работы толком не было, и завистников
