Оказывается, конная разведка Сент-Андре донесла ему, что слышала выстрелы со стороны форта Зиндернеф. Он ускорил свой марш и шел, пока не определил, что форт где-то близко. Не слыша ни звука и опасаясь засады, он остановился, а утром в боевом порядке начал наступать. Я пожалел, что туареги, уничтожившие форт Зиндернеф, не оказались между ним и мной.
Пока наши солдаты отдыхали, я рассказал Сент-Андре все, что случилось, и попросил его дать мне какое-нибудь объяснение. Он умный парень, этот Сент-Андре. Хороший солдат и честолюбив, как черт.
– Допустим, – сказал Сент-Андре, – что ваш трубач убил коменданта и дезертировал.
– Силы небесные! Мне это не пришло в голову. Но с какой стати? Почему штыком? Почему он оставил штык в груди убитого?
– Может быть, это была месть? Может, он впервые встретился наедине с этим унтер-офицером, с которым раньше служил в Сиди-Бель-Аббесе или еще где-нибудь. Унтер-офицер мог в свое время причинить ему много неприятностей.
– Хорошо, – говорю я. – Но почему унтер-офицер не выбежал на стену, размахивая фуражкой, когда я стрелял из револьвера? Почему он не открыл ворот?
– Он мог быть ранен, – предположил Сент-Андре.
– Нет, мой друг, – сказал я. – Единственная его рана была нанесена этим штыком.
– Может быть, он спал, – продолжал Сент-Андре. – Спал как убитый. Его враг трубач увидел его спящим и вонзил штык ему в сердце. Он не стрелял, потому что выстрел привлек бы ваше внимание. А когда он убил его штыком, он вдруг сообразил, что этот штык его выдаст. Тогда он бежал.
– А простреленная гильза в револьвере? – спросил я.
– Стрелял по какому-нибудь туарегу, случайно приблизившемуся к форту.
– А письмо в руке коменданта?
– Не знаю.
– Кто стрелял два раза при нашем приближении?
– Не знаю.
– Наконец, как мог трубач убежать в пустыню на глазах всего моего отряда?
Тут Сент-Андре внезапно встал.
– Слушайте, – сказал он. – Трубач, конечно, никуда не бежал. Он убил коменданта и спрятался. Потом он убрал трупы и, зная, что вы были в форту и видели их, решил уничтожить следы преступления. Для этого он поджег форт. Он хотел воспользоваться смятением при пожаре и вернуться. А вернувшись, рассказать какую-нибудь историю. Он мог поклясться, что когда он влез, его ударили сзади по черепу и он пришел в себя только во время пожара. Это не более невероятно, чем вся остальная история.
– Совершенно верно, господин лейтенант, – согласился я. – Но почему же он не вернулся?
– Может быть, комендант ранил его из револьвера и в последний момент, когда он поджег форт, у него не хватило силы уйти. Он упал в обморок и погиб в огне, который сам зажег. Превосходный пример поэтической справедливости.
– Очень поэтично, – согласился я. – Ирония судьбы и тому подобное. Единственный дефект этой теории в том, что если бы комендант стрелял, мы услышали бы выстрел. Револьвер в этой тишине звучал бы, как семидесятипятимиллиметровая пушка.
– Правильно, – сказал Сент-Андре упавшим голосом. – Все это можно объяснить только тем, что он сошел с ума и покончил с собой.
– Так, друг мой. Вы дошли до гипотезы сумасшествия. Я тоже. Это единственная возможная. Но я скажу вам еще кое-что. Трубач во всей этой истории ни при чем. Он не убивал коменданта. Я видел труп: комендант был убит несколько часов тому назад, а трубач пробыл в форту несколько минут.
– Хорошо, – говорит Сент-Андре. – Попробуем сначала. – И он пробовал. Всячески. Но не мог придумать ничего, что сразу же не оказалось бы нелепым.
Когда я возвращался в Токоту с высокой температурой и головной болью, я непрерывно повторял про себя в такт шагу верблюда одну фразу: «Кто убил коменданта? Почему? Почему? Почему?» Наконец я поймал себя на том, что говорю ее вслух.
Пассажиры парохода «Аннам» шедшего из Лагоса в Беркенхед, были сильно заинтересованы двумя людьми, державшимися особняком. Они сидели и ходили вместе.
Один из них был сухой, высокий англичанин, молчаливый и недоступный, никогда не употреблявший двух слов там, где можно было сказать одно, с холодным серым взглядом, не видящим окружающих, стального цвета волосами, стальной крепости подбородком и ртом. Другой, более жизнерадостный и общительный, выглядел типичным французским офицером. Он, по-видимому, был очень привязан к англичанину.
День за днем они о чем-то разговаривали. Вернее, говорил француз, а англичанин вставлял короткие замечания в его монолог. Случайный слушатель заметил бы, что англичанин говорил только о каком-то письме и трупе без фуражки. Француз говорил все больше о пожаре, убийстве и исчезновении…
– Когда вы в последний раз видели леди Брендон? – поинтересовался Джордж Лоуренс однажды в голубом Бискайском заливе.
– Давно. Очень давно. Я был неделю в Брендон-Аббасе, это было, вероятно, шесть или семь лет тому назад. С тех пор я ничего туда не писал, кроме письма с благодарностью после моего отъезда оттуда… Скажите, переписываетесь ли вы регулярно с леди?
– То есть… нет. Я не назвал бы это регулярной перепиской, – замялся Джордж Лоуренс. – Собираетесь ли вы туда в этот раз? – продолжал он, симулируя зевок.
– Собственно говоря, следовало бы отвезти леди этот невероятный документ, но поездка туда меня никак не устраивает. Конечно, я мог бы послать этот документ при письме, но это было бы очень длинное письмо, а я пуще всего на свете ненавижу длинные письма.
