Там Баринов бесцеремонно сорвал бумажные печати с высокой двустворчатой двери, расположенной в центре площадки. И, повозившись с замком, гостеприимно распахнул обе створки:
– Прошу!
В лицо ударил резкий запах лекарств, гораздо более ощутимый, чем в иной аптеке.
Вишневский даже замешкался на пороге, пытаясь с ходу приноровиться к атмосфере квартиры.
– Давно болела старушка – давно лечилась. Все и пропахло. Ну, будьте, что называется, как дома. Смотрите, исследуйте – может, и вправду мы, грешные, чего не заметили.
– Все может быть. С архивом все сложилось?
– О! Склоняю голову перед вашим всемогуществом. Так быстро и качественно нас не обслуживают даже в нашем. Интересное дело. Читали, наверное?
– Пробежался вчера.
– Я так и понял. Полагаете – есть связь?
– Уверен. Иначе откуда в этом доме появился злополучный портрет?
– Что же это выходит – боевой генерал скупал краденое?
– Он мог не знать, что картина похищена.
– Да будет вам! Я понимаю, конечно, – честь мундира и все такое. Однако про убийство Непомнящих вся Москва гудела. И дело, как выясняется, сразу же прибрало к рукам ваше ведомство.
– Генерал на ту пору был от нашего ведомства так же далек, как мы с тобой – от Большого театра. Преподавал в академии Генштаба.
– Ну, допустим. Однако картину почему-то принесли ему.
– Почему, собственно, ему? Может, ей, покойной Галине Сергеевне, – это ведь она училась тогда в МГИМО, и ее, между прочим, однокурсник проходил обвиняемым по делу.
– Проходил, да не прошел – пустил себе пулю в лоб. Кстати, вы полагаете, он действительно сам?
– Что – сам? Сам застрелился – или сам убивал и грабил Непомнящих?
– А и то и другое.
– Насчет другого – уверен, что были сообщники или по меньшей мере сообщник. А по поводу самоубийства – не знаю. Сейчас судить трудно. Ты же читал протокол осмотра места происшествия и заключение экспертов по эпизоду самоубийства – одни штампованные фразы, как из учебника.
– Или как нарочно.
– Может, и нарочно. Так шевелись, действуй! Возможно, кто-то из тех, кто работал по делу, еще жив – допроси.
– Ага! Допросишь их, ветеранов госбезопасности! Как же! И допросишь даже – так и будут шпарить, как по учебнику. Еще скажите – надави.
– Скажу. Надави – только по-умному, без хамства.
– Ох, мне бы вас в начальники, Юрий Леонидович. Все-то вы понимаете, все разрешаете, еще советы умные даете.
– Плюнь и по дереву постучи. Накаркаешь себе на голову. Мои подчиненные слезами горькими умываются. Это с чужими я такой добрый да понятливый.
– Ну, все равно. Забрали бы вы скорей это дело – я бы, честное слово, в ножки поклонился.
– А что начальство говорит?
– А ваше?
– Мое молчит.
– Вот и мое тоже.
– Ладно, опытные мы с тобой парни, тертые. Ведомственные тайны хранить умеем. Дело, однако, пока на тебе. И я тебе без дураков говорю – начинай потрошить ту историю. Даже если в семьдесят восьмом наше ведомство почему-то решило упрятать концы в воду – сегодня тебя вряд ли кто остановит. Убежден. Начинай. А заберут дело – твое счастье…
– Вы продолжите?
– Если отдадут мне, можешь не сомневаться – продолжу.
– Да я, пожалуй, не сомневаюсь. И насчет ветеранов ваших уже запросил.
– Тогда ты молодец.
– Тогда скажите, что мы здесь ищем? Или на самом деле за нами грязь подчищаете?
– Да нет за вами никакой грязи. Уверен, чисто сработали. На тот момент. Однако теперь, в свете, так сказать, открывшихся обстоятельств…
– Значит, прошлое ворошить станем…
– Вот именно. Письма, записки, фотографии, семейные альбомы и прочее. Меня, Вадик, очень интересует студенческая компания Галины Сергеевны.
– Думаете, сообщник тоже из них?
