— Какая Вам теория любви больше нравится — о поиске своей половинки, с которой Вы должны соединиться, или теория энергетическая, об энергии, которая требует выхода? И тогда любая понравившаяся женщина может стать женой или любовницей?
— О половинках, конечно, больше. Любовь это не секс и не порнография.
— Вы думаете, что и теперь, после двадцати девяти лет, Вы будете всегда продолжать влюбляться?
— Конечно. Это относится не только к женщинам, но и к профессии. Спектакли, театры, режиссеры, роли. Это тоже влюбленность.
— Самый длительный период, когда Вы не могли влюбиться долго, и мучились?
— Трудные моменты жизни, когда погружаешься в себя и не можешь отвлечься. Год, полгода...
— Бог, Любовь, Профессия... Что четвертое в этом ряду важнейших для человека вопросов?
— Это смерть.
— Кто Вас околдовывал, гипнотизировал из актеров? Казался недосягаемым мастером?
— Лоренс Оливье, Марлон Брандо — они обладают гипнотическим талантом. Из женщин, очевидно, Раневская. Она как-то удивительно запоминалась в самых коротких ролях.
— Из русских актеров кого Вы боготворите, как Оливье?
— Олега Борисова. В нем загадочная, мощная энергетика. Леонов, сыгравший гениально в «Старшем сыне».
51
— Что лучше всего, какие эмоции, черты характера, Вы умеете изобразить, передать, о какой мечтаете роли, где можно было бы развернуться?
— Я не совру, если скажу, что не знаю, что умею делать хорошо и что плохо. Я начинаю работать с трудом. Вот недавно сыграл Хлестакова. И мне кажется, одни партнеры сыграли так блестяще! Джигарханян, Козаков, Гердт, Никита Михалков, Янковский, Ильин... Там я попал в одну среду... А репетировал «Братьев Карамазовых» в совсем другой атмосфере...
— Представьте себя семидесятилетним, остывшим... Спектакли, кино — не интересно. Придумайте себе другое любимое занятие.
— Я себя не представляю семидесятилетним. Думаю, и занятия не будет.
— Вернемся в начало. Все же, что за наслаждение отказываться от себя и проживать чужое?
— На самом деле это не отказ. Все, что я делаю, я ищу в себе. Мало того, могу сказать, что характер артиста зависит от ролей, которые он сыграл, в нем отпечатки, которые оставляют персонажи. Что интереснее; чем искать в себе неизвестное и находить? Человек, конечно же, меньше всего знает самого себя. Правильно сказано, что человеческий мозг использует себя на тридцать процентов. Театр — это возможность остальных семидесяти. Я могу летать, умирать, испытать миллион состояний.
— Это похоже на то, как в школе кому-то все время подсказывают, и потому он переходит из класса в класс...
— Это не подсказка, а взаимное обогащение. Когда встречаются Михаил Чехов и Гамлет — это событие. Или Чехов и Хлестаков. Это громадное событие в жизни всех, кто это видел. Об этом рассказывают, пишут еще долгие годы. Это нечто странное, что не пощупаешь. Кроме того, это поколения, века, соединенные искусством. Это — над ситуацией. И если в зале приподнимаются хоть чуть-чуть, значит, событие состоялось. Правильнее сказать, что я — проводник. Но какой проводник? Дело в личности.
— По словам Тарковского, если ежедневно поливать сухую корягу, она обязательно зацветет... Позвольте мне сделать парафраз: актер — это сухая коряга, а вода — это тексты. Шекспир, Чехов, Горин... Вы уже зацвели или только поливаете себя, таскаете воду?
— Коряги цветут где-то там. Я был на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в Париже. Меня поразила бедность могилы Тарковского: какая-то бетонная плита, покосившийся крест, и ничего больше. Через полтора года я приехал опять. И крест стоит ровно, и что-то цветет... Надежда — вот компас земной.
— Пушкин предпочитал завоевывать женщин своим остроумием, обаянием, а не славой поэта. Вам приходило в голову скрыть от какой-нибудь девицы, что Вы актер? Вам также важнее то, что существует помимо престижной профессии, Вашего славного имени?
— Конечно, было. Но она потом все равно узнала.
— Каким же человеком Вы хотите стать?
— Хорошим. Очень хочу и пока не получается.
— А что такое хороший человек?
— Это значит, сохранять в себе что-то очень важное. И после ухода оставить не имя, а звук...
52
— Не тесно в таком ряду... Сегодня я уже говорил с Караченцовым...
— Это хороший актер первого ряда. Хотя... я не с очень большим почтением отношусь к актерам.
— Актеры, как и солдаты, жертвуют своей жизнью? Обезличиваются?
— Что значит — жертвуют? Для этого надо иметь жизнь. Становясь актером, человек уже не имеет своей жизни.
— Вы могли бы продолжить этот ряд обездоленных? Проститутки, может быть?
— Не знаю, незнаком с проститутками. Я думаю, пожалуй, в каком-то смысле, политики. Да и вообще, начальники.
— Чиновники?
— Нет, необязательно чиновники. Начальники. Они могут быть и в бизнесе. Люди, которые страшно зависят от других.
— А если актер гениальный?
— Чем гениальней актер, тем меньше у него своей жизни. Если это актер, воплощающийся, как Смоктуновский. Иное — Ульянов или Габен. Кого бы они не играли, они одни и те же. Наверное, они тоже живут не своей жизнью, но только одной, а не разными. Лицедейство — занятие древнее. Вообще всякая выдумка, притворство, лицедейство — все это близко, свойственно и писателям. Я вообще не очень понимаю, почему мы говорим об актерах? Давайте хотя бы о писателях... Что касается проституток, то это профессия, сильно романтизированная. Прежде всего, писателями. Не нужно преувеличивать. Это женщины повышенного телесного темперамента, которые заодно извлекают из этого доход... Есть и другие профессии, извлекающие доход из растрачивания души.
— Тогда у преступников Вы должны предполагать предрасположенность, плохую наследственность?
— Конечно. Правда, не знаю на счет наследственности, не очень хорошо понимаю генетики. А Вы всерьез предполагаете, что преступность — это чисто социальное зло? Преступность существует при любом строе. В благополучной Швейцарии... В мусульманском мире, где жестоко карают преступников, и в Скандинавии, где законы мягки... Все равно преступность существует. Я глубоко убежден, что существуют люди, которые способны нанести физическую боль живому существу, урон, ущерб и те, кто неспособен.
— То, что Вы сидите в этом кресле… каково Вам в нем?
