дома Алины, он дал себе слово провести с ней не больше часа, ровно столько, сколько нужно, чтобы помочь ей с формальностями. А на поверку провел с ней все воскресенье, сначала на людях, потом запершись в квартире. Он разгуливал с женой Мани по территории Монсальве, под носом у всех Монсальве. «С учетом этого, не уверен, что буду жив», – думает он.
Годами он выстраивал отношения с ней, не снимая белых перчаток, не допуская ни малейшей ошибки. А сейчас вдруг ударился в безумства, начал безответственно играть с огнем. В довершение всего ему завтра предстоит встреча с Мани, он должен проконсультировать его по делам торговли. Он уже был поставлен перед необходимостью дать успокаивающее объяснение своим отношениям с Алиной, и с трудом выдержал испытание. Завтра это повторится. Выдержит ли он его снова? Если только уже теперь, внизу на улице, его не ждет Тин Пуйуа, чтобы доставить к своему пылающему ревностью хозяину.
«Нет, никогда больше, – думает Мендес. – Это самоубийство, вести себя по отношению к Мани так вызывающе». Он принимает твердое решение больше не видеть Алину, по крайней мере два-три месяца. Конечно, он будет и дальшe помогать ей, но только через посредников. Лично – ни за что. Его решение прочно, речь идет о спасении его жизни, и назад пути нет. Он вызывает по телефону такси, и она провожает его до двери.
– Благодарю вас, доктор, за этот чудесный день. Если я имела хоть немного покоя за все эти годы…
– Покоя?
– Я имею в виду свою семейную жизнь.
– Вот как. Ну, до свиданья.
Она стоит перед ним, уперев руки в бока, обозначившийся живот торчит вперед, она отводит с лица прядь светлых волос. Она смотрит на него прозрачными глазами и мягким, уже немного сонным голосом спрашивает:
– Когда вы снова придете» доктор?
– Что-что?
– Я спросила, когда вы снова придете…
– Нну… На ближайшей неделе.
– Вы мне обещаете?
Адвокат Мендес колеблется, прежде чем дать ответ.
– Да, я тебе обещаю, – отвечает он, окончательно сломленный, зная, что если только пуля Мани не остановит его, он окажется здесь в ближайшее воскресенье и позвонит в эту самую дверь.
Старый, бедняцкого вида, однорукий человек приближается к головорезам, патрулирующим Зажигалку, и спрашивает Нандо. Если бы не особая примета – обрубок руки, – человечишка был бы совсем неприметным. Так незначительна и затрапезна его фигура, так он похож на всех и каждого.
– Скажите Нандо, что здесь кум его, Мочо Гомес, из тех Гомесов, что живут в пустыне.
После пристального осмотра и обыска старикан предстает перед главой Барраганов. Он испуганно снимает шляпу, садится на краешек стула, пьет кофе робкими глоточками, шумно прихлебывая, словно он жжет ему губы, он держит чашку за ручку единственной рукой, подпирая культей донышко. Он почтительно дожидается, чтобы их оставили одних, и нервно произносит:
– Нандо Барраган, я пришел продать тебе секрет.
– А вдруг он меня не интересует?…
– Он тебя интересует. Я знаю, где можно накрыть Хольмана Фернели.
– Я покупаю этот секрет. Если не врешь, заплачу золотом. Если это ловушка, ты умрешь.
Раз-два, раз-два, раз-два, – капрал Гильермо Вилли бежит трусцой, машет гантелями, скачет на скакалке, делает наклоны. Он вдыхает и выдыхает, напрягается и отфыркивается, рубашка взмокла от пота. Арканхель повторяет за ним, сосредоточенно, молча, стоя на носочках: они вместе занимаются гимнастикой в дальнем патио. Раньше они занимались под крышей, запертые в комнате Арканхеля, но потом Нандо снял карантин. Поначалу Арканхель не хотел выходить из четырех стен, цепляясь за спасительность убежища. Но капрал наконец уговорил его, твердя, что сидение взаперти ослабляет легкие.
Хотя оба юноши – одного возраста, но капрал уже взрослый мужчина, тогда как Арканхель все еще ребенок: голос его по-прежнему нежен, кудри золотисты, персиковая кожа покрыта пушком и движения легки, как у создания, готового пуститься в полет. Капрал, напротив, крепок и закален суровой жизнью в казармах. Его смуглая кожа задубела, как телячья шкура, а голова от бритья наголо покрылась поросячьей щетиной, сам он стал сильным и крепким, хотя и остался маленького роста.
Усталые, они заканчивают утренние упражнения, вешают на шею полотенца и идут в умывальню, чтобы холодной водой смыть с себя жар и изнеможение. Арканхель погружает в маленький бассейн тыквенный сосуд, поднимает его над головой и обрушивает на себя прохладный поток, растекающийся струями по спине. Арканхель встряхивается, намыливается куском мыла, снова плещет на себя воду. Пена стекает по его ногам, бежит по плиткам пола и исчезает в стоке.
Юноша набирает в рот воды, выплевывает ее фонтаном и с удовольствием смотрит на маленькую радугу, повисшую в веере брызг. Тут он видит, что его друг отвлекся, беседуя с попугаями гвакамайо, и выпускает новую струйку ему в лицо. Капрал Гильермо Вилли скручивает полотенце и складывает его, обращая в кнут, чтобы стегнуть Арканхеля, который со смехом уворачивается от ударов. Обливая друг друга водой, толкаясь и пинаясь, они затевают возню, внезапно прекращенную с появлением Северины: та кричит, чтобы они не заливали пол в коридоре.
– Они любили друг друга, как братья.
– Капрал был лучшим другом Арканхеля. Единственным другом.
Они располагаются в гамаках в дальнем патио, среди веревок с бельем. Глядят на девчонок-служанок, которые носятся вокруг, играя в пятнашки, босоногие и смуглые, с голубыми бантами в волосах. Капрал приносит магнитофон, включает его, ставит Пинк Флойд «The Wall». Немая подает им завтрак: санкочо[59] из курицы и газировку. Арканхель едва притрагивается к еде, капрал поглощает свою порцию и все, оставленное другом.
– Ты мне так и не показал свой пистолет, – говорит капрал Арканхелю после еды.
– Нандо не любит, когда я его достаю.
– А давно ты его не чистил?
– Несколько дней.
Они встают из гамаков и идут в комнату Арканхеля. Стоит мирный час воскресной сиесты, и безмолвный дом кажется необитаемым. Животные не шевелятся, чтобы не всколыхнуть жару. Уже не слышно гомона служанок в патио. Кудря и Ножницы убрались в тень, спать.
Арканхель вынимает из-под кровати пистолет. Это немецкий «Вальтер П38», тот самый, что дала ему Макака в подвалах, в ночь ложной тревоги.
– Дай посмотреть, – просит капрал.
– Никто не мог входить в дом Барраганов с оружием. Хотя Немая и сказала, что капралу Гильермо Вилли можно доверять, люди Нандо, оставаясь всегда начеку, тщательно обыскивали его при входе.
– А среди самих этих телохранителей предателей не бывало?
– Нет, потому что все они были из своей семьи. Только Барраганы: троюродные братья, бедные дядюшки, племянники и крестники. Нандо не брал на службу никого, кроме своих по крови. Симон Пуля, Ножницы, Кудря и все прочие – одни были Барраганы Гомесы, другие Гомесы Барраганы, Гомесы Араухо или Араухо Барраганы. Были двое близнецов, отменные стрелки, носившие фамилию Барраган Монсальве. Но они доказали свою преданность Нандо, и не нарушали ее. Только один взрослый мужчина, чужой по крови, бывал в доме, кроме адвоката Мендеса, – Киньонес. Поэтому люди Нандо ему и не доверяли.
– И несмотря на это Арканхель дал ему в руки пистолет?
Гильермо Вилли держит пистолет: он чувствует в руках холодную тяжесть его черной стали. Он ласково гладит его, словно кожу женщины. Он извлекает заряд из патронника. Снимает предохранитель. Снимает каретку. Арканхель протягивает ему щетку, и Гильермо Вилли чистит ствол. Он поднимает его на уровень глаз и проводит позади ствола светлой монеткой, чтобы убедиться, что внутри нет свинца. Арканхель достает тряпку, и Гильермо Вилли протирает нарезы, чтобы удалить остатки пыли. Арканхель дает ему банку масла «Три в одном», и капрал смазывает боек, каретку, спусковой крючок, ударник…
