За то время, что Танва провела у Ортанов, девушка разучилась удивляться, и если обнаружила бы позади особняка пышный сад или множество кустов роз вместо площадки для выгула домашней скотины, то ничуть бы не удивилась…
Почти все свободное пространство между траншеей и особняком было превращено в нечто среднее между перевалочным торговым постом, постоялым двором и военным лагерем. Основу абсурдной композиции, изобразить которую на холсте решился бы лишь сильно пьяный художник, составляли тюки с провизией и всяким ненужным в хозяйстве хламом, а еще четыре стоявшие почти вплотную одна к другой кареты. Лошади были запряжены и недовольно били о землю копытами, видимо, суета и толкотня во дворе, а также громкие звуки, которые издавали работавшие, ужасно нервировали благородных и пугливых от природы животных. Находившиеся рядом с экипажами возницы успокаивали своих подопечных как могли, но толку от этого было немного. Животным ужасно не нравились шум вокруг них, быстро мелькавшие перед глазами картинки и, главное, запахи. Хоть обоняние девушки было куда слабее, чем у породистых лошадей, но ее нос все равно уловил исходившие от некоторых тюков тошнотворные ароматы, отвратительное амбре из затхлости, гнили и протухшего мяса… Однако, похоже, Танва была единственной из людей во дворе, кому обоняние причиняло неудобство. Около двадцати охранников грузили одни зловонные тюки на крыши карет. А содержимое других как ни в чем не бывало делили по походным котомкам. «Наверное, у них у всех насморк, – почему-то подумала белошвейка, а затем не на шутку испугалась: – Надеюсь, меня не заставят таскать эту вонючую гадость? Я не возьму котомку в руки, пусть даже самую маленькую… уж лучше пусть сразу убивают!»
К счастью, у молодого графа были на новую служанку иные планы, чем принуждать хрупкую девушку таскать котомки с протухшим мясом и прочими несвежестями. То ли боясь, что Танва слишком много увидит, то ли спеша выполнить поручение господина и приступить к исполнению иных обязанностей, Вернард быстро довел подопечную до кареты и, открыв дверцу, почти силой впихнул девушку внутрь. Немного постояв и осмотревшись, как будто прощаясь с домом, палач залез в карету и сам, отчего бедные рессоры жалостливо скрипнули, а явно не рассчитанное для перевозки таких рослых и упитанных пассажиров днище прогнулось.
Внутри Танву поджидал сюрприз, причем далеко не из приятных. Нахохлившись, как промокший и замерзший под дождем воробей, в противоположном от девушки углу восседал тот самый «флейтист», с которым она боролась на крыше. Абсолютно голый толстяк (кандалы на руках и ногах не считались одеждой) вжался в сиденье, подобрав под себя маленькие кривые ножки, и со злобой взирал сквозь узенькие щелочки прищуренных глазок на попутчицу. Стоило лишь в поле зрения появиться его обидчице, как толстые губы пленника зашевелились, видимо беззвучно произнося проклятия, а вся без исключения растительность на уродливом тельце встала дыбом. Не стали исключением даже волоски на омерзительных, усеявших весь подбородок бородавках. Если бы не крепкие цепи, соединявшие кандалы с крюками в стенках кареты, мерзкий толстяк непременно набросился бы на девушку и загрыз ее. По крайней мере, Танве так показалось…
– Эй, костолом, ты зачем девку привел? Подкормиться, что ли, в дороге? – игнорируя присутствие обидчицы, но, все же пожирая ее ненавидящим взором, обратился толстяк к усевшемуся напротив него палачу.
– Изобрази тишину! – попытался пресечь на корню нежелательные разговоры Вернард, но Арторис Великолепный был далеко не из тех, кого так просто заставить заткнуться.
– Вот уж не думал, что Орташки настолько прижимисты, могли бы что-нибудь и посытнее привести… Нет, ты только глянь на нее, кожа да кости! Сальца даже чуть-чуть нет, а мяско-то где, мяско?! Я же не вы, я ж не питаюсь…
Терпение палача лопнуло. Так и не дав просветить спутницу, чем же отличается рацион отвратительного существа от обычных кушаний обитателей Дома Ортанов, Вернард отвесил толстяку звонкую оплеуху и, убедившись, что ее оказалось вполне достаточно, чтобы Арторис закрыл слюнявую пасть и больше не осквернял его слух глупостями, устало откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Как ни странно, но в данный момент девушка была благодарна совсем недавно истязавшему ее здоровяку. Только боязнь нарушить его покой и схлопотать точно такую же затрещину удержала Танву от выражения искренней признательности.
Внезапно воцарилась тишина, даже люди снаружи стали меньше кричать. Однако волшебство спокойствия продлилось недолго и вскоре было нарушено протяжной трелью походного рожка. Экипаж тронулся с места, вслед за ним поехали и остальные кареты. Танва полагала, что четвертым в карете будет Тибар, и даже в глубине души надеялась на это, поскольку, хоть и ненавидела вельможу, но в его компании ей было намного уютней, чем в обществе сопящего во сне палача и отвратительного уродца, пожиравшего ее затравленным взглядом из своего угла. Белошвейка чувствовала себя крайне неуютно и не могла отделаться от ощущения, что Арторис вот-вот сорвется с цепи, запрыгнет на нее и вопьется в горло своими острыми, маленькими и к тому же косыми зубками. При данных обстоятельствах общество молодого графа было бы желательным и даже приятным, однако быстро выздоровевший вельможа предпочел компанию резвого скакуна обществу простушки, а жесткое седло мягкому сиденью. Он возглавлял небольшой конный отряд, едущий впереди медлительных, груженных тюками карет.
Поездка в карете по городу, даже в ранний час, – далеко не самое лучшее времяпрепровождение. Кроме того, что экипаж постоянно трясет, он еще и останавливается в каждом узком месте или при повороте. По площади кортеж из четырех карет и конного отряда проехал быстро, но как только они свернули на первую улочку, вот тут-то и началась настоящая морока. Сперва Танва на всякий случай отслеживала путь, изредка косясь в сторону не сводившего с нее глаз маленького уродца, готового, но физически неспособного ее искусать; потом девушка успокоилась и перестала тратить драгоценное время вынужденного бездействия на пустое занятие. Пока была возможность, ей следовало хоть чуть-чуть отдохнуть, хоть ненадолго посетить манящее царство сонных грез, чтобы наверстать упущенное и поднабраться сил в преддверии дня, который не обещал быть легким. Стоило лишь девушке опустить веки, как тут же навалилась дремота, а отсчет времени был потерян. Танва не ведала, сколько продлился ее отдых, но сладкие мгновения забытья пролетели, словно один миг. Экипаж остановился, привыкшая к мерной тряске белошвейка начала медленно приходить в себя, но нетерпеливые спутники ускорили процесс пробуждения.
– Глянь, задремала курица! – раздался над ухом девушки писклявый голосок, тут же сопровожденный смешком, столь же мерзким, как скрежет острого предмета по стеклу.
– Потом отоспишься, вылазь! – прозвучал чуть позже и немного с другой стороны знакомый бас палача.
Не менее грубый, чем голос, толчок в правое плечо прогнал остатки сна. Привыкший общаться с мужчинами, а не с хрупкими созданиями женского пола, Вернард не рассчитал силы удара, и Танва жалобно всхлипнула, схватившись левой рукой за ушибленное место, к счастью, дверца кареты была еще закрыта, а иначе девушка просто вылетела бы вверх тормашками наружу и распласталась бы на мокрой мостовой.
– У-у-у, какие мы плаксивые! – хмыкнул палач, а морщины на его обрюзгшем лице сложились в недвусмысленно пренебрежительное выражение.
– Девочка, ты еще не изведала, что такое боль! – многообещающе заявил Арторис, глядя из своего угла так же затравленно и со злостью, как загнанная, но не потерявшая надежду взять реванш крыса.
– Молчал бы лучше, заморыш! – прикрикнул на скованного цепями пленника палач и отвесил ему затрещину в два, а то и в три раза звонче, чем предыдущая.
Танва не стала дожидаться, чем закончится перепалка между палачом и его жертвой. Ее исход был ясен и так, а вот новых тычков и оскорблений можно было легко избежать, если не мешкать и быстро покинуть карету.
Солнце еще не взошло, но небо уже не было черным. Оно походило на серую половую тряпку, слегка выстиранную и повешенную сушиться возле порога. Площадь Покорителя Мутанквы, точно по центру которой стояла их карета, однозначно не являлась лучшим местом для ранних и поздних прогулок, хоть и находилась в богатой части города. Так уж сложилось, что небольшой скверик с левой ее стороны был излюбленным местом встреч воров и прочего отребья, любящего прятать в складках поношенных одежд стилеты, кинжалы и охотничьи ножи. Белошвейка никогда бы не решилась перейти через площадь в утренний или ночной час, даже в сопровождении усиленного патруля стражи, однако в компании стоявшего
