командиры сдавались в плен сами со своими подразделениями, но большая часть 6–й армии просто растаяла, была снята, как мясо с обжаренного тела. С каждым днем потери выбивали из строя целые подразделения.
22 января был взят аэропорт Гумрак, а на следующий день потеряно последнее звено связи с внешним миром – Сталинградский аэропорт. Между сталинградским «котлом» и главным фронтом лежало 150–200 миль замерзшей опустошенной земли. Снабжение по воздуху составляло в среднем лишь 80–90 тонн грузов в день вместо 500–тонного минимума, который был необходим и который обещали.
И вновь 24 января Гитлеру было передано донесение:
«У солдат нет боеприпасов и продовольствия. Сохраняются контакты с частями лишь шести дивизий. Есть свидетельства поражений на Южном, Северном и Западном фронтах: 18 000 раненых без какого – либо снабжения, перевязочных материалов или медикаментов; 44–я, 76–я, 100–я, 305–я и 384–я пехотные дивизии разбиты. Фронт разорван в результате крупных прорывов с трех сторон. Укрепленные огневые точки и убежища сохранились только в самом городе, дальнейшая оборона не имеет смысла. Разгром неизбежен. Армия просит немедленного разрешения сдаться для того, чтобы сохранить жизнь оставшимся солдатам.
Подписано: Паулюс» [56].
Ответ был кратким:
«Капитуляция невозможна. 6–я армия будет выполнять свой исторический долг до последнего солдата, для того чтобы восстановить Восточный фронт» [57].
«…до последнего солдата…»
К 24 января, когда «котел» был расколот надвое, согласованная оборона стала невозможна. Немецкие артиллеристы стреляли последними пушечными и минометными снарядами и уничтожали свои пушки; несколько оставшихся грузовиков, в которых не было бензина, сожгли или искорежили. Румынская часть в массовом порядке с оружием и снаряжением дезертировала к русским. Сотни солдат пытались просочиться через окружение русских и начинали безнадежный путь по замерзшей опустошенной степи к немецким линиям, находившимся на расстоянии 200 миль. Один сержант добрался до них через несколько недель, чтобы умереть на фронтовом перевязочном пункте.
Когда закончился январь, сражение перестало быть контролируемым – только серия отдельных перестрелок: треск автоматов, взрывы гранат, яростная борьба за разбитое здание, борьба обреченных…
«Сражение затихало то здесь, то там, оплывало, как свеча, и исчезало» [58].
6–я армия отправила свое последнее донесение о безнадежном положении, когда оборона треснула на три части: «По подсчетам, сопротивление армии может окончательно прекратиться не позднее 1 февраля». Мир наблюдал за вагнеровским финалом, а Германия в ужасе проснулась от медленной смерти армии. В коммюнике верховного командования к концу января впервые намекалось на полную катастрофу, а бездеятельный Геринг в своей речи 30 января сравнил солдат в Сталинграде с защитниками Термопил.
Однако немцы сражались до самого конца, без надежды, малыми силами, но с тем же инстинктивным мастерством и рвением, которые сделали немецкие армии бичом современной Европы. 30 января, когда длительное сражение сошло на нет, 295–я пехотная дивизия контратаковала и вновь захватила квартал побитых зданий, только что оставленный русским [59].
31 января Паулюс, который считал, что первым долгом солдата является повиновение, сидел на своей койке в сильном потрясении с бледным лицом и остекленевшим взглядом. Он находился на своем последнем командном пункте глубоко под развалинами универсального магазина в мертвом городе, опустошенном четырьмя месяцами боев. Ему было присвоено звание фельдмаршала; на Паулюса и на его оставшихся в живых офицеров и солдат в последние часы дождем сыпались по радио блага далекого Гитлера: должности, награды…
Это были горестные апострофы к уничтожению и катастрофе, однако чувство формы, а не реальность трагедии преобладало в официальных ответах 6–й армии до самого конца.
«6–я армия, – передал по рации фельдмаршал, – верная своей присяге и осознающая высокое значение своей миссии, удерживала позиции до последнего солдата и последнего патрона во имя фюрера и фатерланда до самого конца».
В конце концов Паулюс отрекся от своих же приказов «не сдаваться» и предоставил разработку деталей капитуляции начальнику своего штаба [60].
31 января 1943 года штаб 6–й армии передал свое последнее сообщение:
«Русские стоят у двери нашего бункера. Мы ломаем наше оборудование».
А оператор добавил: «CL – эта станция больше передавать не будет».
Для окончательного поражения понадобилось еще несколько дней. Северный «котел», удерживаемый 11–м корпусом, был захвачен 2 февраля, и в тот же день пилот немецкого разведывательного самолета сообщил: «Признаков боевых действий в Сталинграде не наблюдается».
Германский рейх был ошеломлен и оцепенел в ожидании; презренные Untermensch («низшие люди») разгромили нацистских «сверхлюдей». Впервые в эти первые дни февраля немецкому народу стали очевидны полные масштабы катастрофы. Геринг намеренно выпячивал «славу» поражения, а немецкое радио вновь и вновь крутило «Похоронный марш» Зигфрида и «Ich hat' ein' Kamaraden» («У меня есть товарищи») [61]. Шок был болезненным, но эффективным. В будущем немцы сражались с отчаянием, а не с прошлой высокомерной самоуверенностью.
Вместе с Паулюсом в плен сдались 23 генерала, от 2 000 до 25 000 офицеров и почти 90 000 солдат регулярных немецких войск – все, что осталось от 6–й армии, некоторое число румын и неизвестное (возможно, от 30 000—40 000) – немецких служащих, а также русские пособники и гражданские жители. (Еще 17 000 пленных были пойманы русскими в период с 10–го по 29 января.)
Статистика Армагеддона никогда не будет полной, но, несмотря на это, она впечатляет. В середине октября силы 6–й армии насчитывали примерно 334 000 человек. Часть была отделена от основной группировки армии и направлена на запад для соединения с немецкими силами во время советского прорыва в середине ноября. 23 ноября Паулюс подсчитал, что силы 6–й армии в сталинградском «котле» насчитывали 220 000 человек. От 40 000 до 50 000 раненых и специалистов были эвакуированы из района Сталинграда по земле или по воздуху еще до начала осады или во время нее. Еще от 60 000 до 100 000 были убиты или умерли от болезней или голода и холода в Сталинграде и близ него, или были среди тысяч несчастных, которые мучились в так называемых медицинских бункерах в Сталинграде, когда настал конец. Жизнь многих этих раненых длилась недолго; одни из них были заживо погребены при взрывах в бункерах и подвалах во время победного наступления русских, другие нашли смерть от гранат или огнеметов при прочесывании русскими лабиринтов развалин.
Тем немцам, которые погибли в Сталинграде, вероятно, посчастливилось больше, чем тем, кто остался жив. В лагере для военнопленных в Бекетовке на Волге, немного севернее Сталинграда, тысячи немецких пленных, – по некоторым подсчетам, от 40 000 до 50 000, – погибли от голода, холода и лишений в первые недели плена. Тысячи других умерли в последующие годы. Жизнь на Восточном фронте ценилась дешево. Около 5 000—6 000 пережили долгую ночь плена и вернулись в Германию спустя несколько лет после войны [62].
Паулюс, которого Гитлер поносил за его неспособность выбрать смерть в руинах вместо жизни в плену, выжил и давал показания в Нюрнберге. Он предстал сморщенным человеком, несколько униженным, неуверенным, с пошатнувшимися представлениями о ценностях, с кажущимся смятением мыслей.
Фридрих Паулюс – тот, кого в молодости знали как красивого офицера, «господина», «сексуально привлекательного майора», – был центром Сталинградской битвы. От него и его решений зависела судьба армии. В чрезвычайно сочувственном описании Вальтера Герлитца он предстает очень скрупулезным человеком, замкнутым, почти интровертным, без чутья, опытным и зависимым штабным офицером, но имеющим мало опыта командования, методичным, неторопливым в принятии решений, но упорным, «винтиком в сильно функционализированной системе командования, полностью централизованного на Гитлере и контролируемого им». Паулюс был «усердным традиционным солдатом, который трижды взвешивал каждую деталь, прежде чем принять решение».
История проявит сочувствие к Паулюсу; он столкнулся с критическим для любого солдата конфликтом –
