— Думала, скажешь — пусть девчонки там живут.
— А то я не знал, что у тебя дети есть? Дурочка, эх дурочка ты моя, — он гладил её черные как смоль волосы, вдыхал их аромат, и сердце билось гулко и сладко. Таким мудрым и сильным, таким счастливым он себя давно не чувствовал.
— Коль, что скажем-то им?
— Всё, некогда мне. Пусть сначала приедут. А там видно будет. Будем решать вопросы по мере поступления, — за окном прошуршали колеса и пискнули тормоза остановившейся 'Волги'.
Уже через неделю обе дочери Тамары недоверчиво заглядывали в углы чужой, незнакомой квартиры. Их бабушка, вздохнув: 'Ну, дочка, Дай-то Бог, чтоб ты знала что делаешь', в тот же день уехала назад, в деревню к корове, курам и свинье.
Леночку перевели в детский садик поближе к новому месту жительства, а Наталья до начала учебного года то проводила день-другой на Бумстрое, с Устиньей, то сидела одна дома. Отношения с прежней свекровкой Тамара не рвала. Рассудив, что кроме добра она от неё ничего не видела, а кровная связь через детей, которые ей родные внуки, есть. Устинья, со своей стороны, хоть и не рада была такому поведению невестки, но тоже считала, что детей против матери настраивать не следует, да и самой терять связь с внучками не хотелось.
Как-то утром, сразу после планёрки, Николаю Федоровичу позвонили из парткома. Да не из партячейки, а из райкома партии. Вежливый голос секретарши предложил прийти к пяти часам вечера.
Когда он зашел в назначенное время в приёмную, было видно, что секретарша уже подготовилась и стоит на старте. На столе чисто, ни бумажки. Лампа выключена. Элегантная дамская сумочка дожидается свою хозяйку на краю стола. Она нажала кнопку переговорного устройства: 'Николай Федорович дожидается. Хорошо'.
— Проходите. Я сейчас чай вам приготовлю и уйду.
С чего бы вдруг ему всё это докладывала чужая секретарша? — удивился он. Но пристальнее взглянув на женщину, вдруг понял и зачем вызвали, и почему в самом конце рабочего дня, и с чего вдруг секретарь такая вежливая. Ладно. Он кивнул головой. Мол, понял, не дурак. А был дурак, потому что раньше не понял.
Лёгкая прохлада и тишина заполняли кабинет.
— Проходи, садись, — и хозяин кабинета, выйдя из-за стола, отодвинул стул у длинного приставного стола.
Николай Федорович прошел, сел на соседний стул. Знакомы они были давно. Когда-то вместе в одном цехе начинали после института. Скрипнула дверь, секретарь поставила на стол разнос с чаем и печеньем и вежливо спросила: 'Если больше ничего не надо, я пойду?'
— Да, да. Конечно. Мы тут сами.
Какое-то время молчали.
— Ну что, Николай, не знаю, как и начать. Догадываешься — зачем пригласил?
— Чего уж там? Понял. Да только сам не знаю, как быть. Сын в армии. Ну, не могу я ему сообщить, мол, развожусь, сынок. Думаю, приедет, сам поймет. Да и с другого краю — девчонок двое, как с ними поладить?
— Да, да… ты что? Ополоумел?
— Ну, да и возраст… тоже не того.
— Того не того. Если б не знал тебя столько лет, не таким бы разговор был. С ума сошел. Разведется он! Ты что, на следующую ступеньку своей карьерной лестницы нагадить решил? Да не то слово, ты же вниз полетишь. Хоть сам-то понимаешь?
— У меня в тресте вроде никаких упущений.
— Упущений!? У него в тресте!? А про партийную дисциплину забыл? Семья ячейка социалистического общества. Ты какой пример подчиненным показываешь?
— Ладно. Только агитировать меня не надо. 'Сагитированный'. Я не гуляка. За всю жизнь жене ни- ни. Да и в голове всю жизнь одна работа и была. Как сын вырос — не увидел. Оглянулся, жена уже седая. А тут вдруг… Ну, не хочу я ничего менять. Не хочу! Все последнее время только о работе и думал. А теперь поглядел, оказывается, на тополях молодые листочки так пахнут! Воробьи в лужах купаются. Могла бы вся жизнь пройти, а я бы мимо всего этого ходил, и только кабинетную дорожку видел.
— А заплеванную лестницу в 'Задрючинске', вместо квартиры в центре ты увидеть не желаешь?
Тягостное молчание повисло в кабинете. Оба знали, о чем разговор.
— Значит так, пока официально до верха это дело не дошло, давай завязывай с листочками и воробышками. А её мы в другое управление переведём. От греха подальше.
Вечер тянулся долго и тягостно. Поболтав ложкой в тарелке, отхлебнув остывшего чаю, буркнул: 'Спасибо'. И сел у телевизора.
— Коля, я же не дура. Вижу, что у тебя другая женщина. Ну, срам сплошной. Перед людьми стыдно.
Он встал и молча вышел в другую комнату. Подошел к окну. Поливальная машина медленно ползла по проспекту. Закат был красным. Наверно, день будет ветреным. Тамара форточку не закроет, прямо в голову надует. Тьфу. О чем он?
— Люди-то тут причем? Дело только нас с тобой касается.
— Коля, да столько лет прожито, что ж теперь… Коту под хвост!
— Оно конечно. Прожил я с тобой молодые свои годы, и жаловаться грех. Все было в любви и согласии. Сына ты мне родила. Вырастила. Спасибо.
— Ну вот. Так чего вдруг сейчас все рушить будем? Мало ли, вон, люди ж не зря говорят — седина в голову, а бес в ребро. Ну, покуролесил и будет. Давай уж как прежде жить, тихо да мирно. А то у меня уж всё сердце изболелось.
— Сердце-то о тихой да мирной жизни изболелось, да только не обо мне.
— А я замуж по любви и по доброй воле выходила. И клялась тебе быть верной и клятву свою соблюла! Не то, что некоторые, при живом муже чужих уводят.
— Ты о чем?!
— Ладно, ладно. Ну, уж не защищал бы. Замужем, при детях, а туда же. Что скажешь, хорошо?
— Ничего я говорить не буду, но и ты меру знай.
Уже лёжа в постели и пытаясь уснуть, почувствовал, как мелко вздрагивает под ним матрац, как сдавлено и неровно дыхание жены, представил её припухшие заплаканные глаза, теплые мягкие руки…
— Ну, что ты, что? Я же тут, дома. Вот, хоть пощупай, — попытался пошутить.
Она повернулась к нему, обняла так, как много-много лет назад.
— Я же люблю тебя! Люблю. Сильней, чем раньше. Раньше просто любила, а теперь ты мне родной за столько лет стал, — дыхание её прерывалось. Вытирая слёзы то о пододеяльник, то о его плечо, она целовала его лицо, уши, всё, что попадется.
Почти месяц он исправно возвращался домой, стараясь гнать от себя всякие мысли о Тамаре. Но кроме жалости к жене, в душе каждый день помимо его воли, наполняя её до краев, жила Любовь. Он старался лечь первым, закрывал глаза, и на губах ощущал прикосновение Тамариных губ, казалось, чувствует запах её волос. Он даже потихоньку разговаривал с ней, когда принимал вечером ванну и специально оставлял приоткрытым кран. Потом совесть подбросила уважительный предлог: Тамара ушла от мужа и теперь одна с детьми. Каково ей-то? И это всё из-за него. Он старше, умнее, и потому должен был предвидеть и предусмотреть. А значит, виноват в том, что с ней случилось. Надо бы помочь.
К этому времени приказом из главка Тамару перевели на другое место работы, в связи с производственной необходимостью, предложив оклад побольше и должность, хоть и не большую, но с повышением.
В один из теплых, ласковых вечеров, нагрузив сумки дефицитными продуктами, он молча кивнул шоферу. Ехал и волновался, что вот постучит, звонка там не было, а Тамары нет. Когда подъехали, вышел из машины, шагнул к подъезду, покрутил головой, вот неряха, вернулся к машине, водитель уже доставал из багажника продукты.
— Вы идите, я занесу.
